Правда, примерно через версту, за поворотом, уводящим тракт округ болота, дружина напоролась на заслон: поставленные в два ряда телеги, за которыми засели лучники и копейщики. Ливень из стрел и сулиц вынудил конницу остановиться и попятиться. Однако передовые сотни быстро спешились, под прикрытием щитов подбежали к баррикаде и сразу, не теряя времени, стали ее раскидывать. Новгородская полусотня вступить в рукопашную схватку не решилась: побежала в болото, едва только стало ясно, что москвичи вот-вот прорвутся. Вытягивая глубоко увязающие ноги, падая на четвереньки, роняя стрелы и колчаны, разбойники уползли в низкие заросли ивы и чахлых болотных березок, оттуда попытались пускать стрелы, но уже совсем редко – всего пять или шесть и прилетело. Дружинники за беглецами даже не погнались – куда они теперь денутся? Все едино потом переловят, коли не догадаются подальше в чащу забиться.
А лезть на лошади в топь…
Ну его – впереди цель повкуснее будет.
Через четверть часа кованая рать вновь понеслась дальше, уже не видя оторвавшегося врага, но наглядно наблюдая следы его паники: рассыпанные мешки с припасами, скинутые на обочину чересседельные сумки, мешки, скатки.
Спустя несколько часов дружинники опять наткнулись на заслон. В этот раз опрокинутых поперек пути телег оказалось всего три, но лежали они на мосту через безымянную речушку с черной торфянистой водой. Сама – в три шага шириной, да только русло себе вымыла в две сажени в глубину и три косых сажени от склона до склона. Не перескочишь.
Стрелы и сулицы опять вынудили конницу остановиться, разойдясь по широкому лугу перед мостом. Передовая полусотня спешилась и привычно пошла вперед, выставив перед собой золотых львов на алом фоне, быстро раскидала препятствие. Дружина двинулась дальше, лишившись одного коня, не считая раненых, а разогнанные новгородские бойцы удрали в заросли лещины вверх по ручью, потеряв убитыми двух человек.
Погоня продолжалась: вперед, вперед, вперед!
Вскоре наступившие сумерки вынудили великокняжескую кованую рать остановиться. Люди, раззадоренные легкой победой и предвкушением кровавого развлечения, готовы были мчаться всю ночь напролет – да вот лошади тяжело дышали, роняя розовую пену, и с трудом соглашались переходить с шага на рысь, как ни понукали их всадники.
– Ничего, – утешил господина Яндыз, спешиваясь возле Василия Дмитриевича. – У новгородцев лошади похуже наших будут, и тоже выдохлись. Коли не остановятся, падать начнут, нам же лучше. Завтра нагоним. Дозволь мне?
Великий князь лежал на попоне, полузакрыв глаза и не шевелясь. Скакал он с легкостью, но вот когда холопы сняли правителя с седла – ноги внезапно захлестнула такая боль, словно весь этот путь он прошел пешком. Однако сейчас, пока Василий лежал, она потихоньку отступала.
– Сам нагоню, – ответил, не поднимая век, правитель. – Негоже дружине без князя свого в походы ходить. Сам догоню, сам и суд учиню. Попомнят еще новгородцы этот набег. Руки отрубленные собрать велю и ладью с ними на Волхов отправить, дабы помнили. А по зиме с ратью визит ответный учиню. И пусть токмо попробуют ворота мне сами не отворить! Камни тамошние – и те кровавыми слезами плакать будут!
– Коли их было десять тысяч, – прикинул Яндыз, – и заловить удастся хотя бы половину, то уже на полста сотен силы новгородские убавятся. А многие еще и просто разбежались. Пока выберутся, пока от ужаса своего отойдут. Иные же и просто из города со страху убегут. После поражений больших завсегда так бывает. Считай, полные десять тысяч ратников из строя вражьего выбили. Да, слаб будет зимой Новгород, хоть голыми руками бери.
– Еще не выбили, – сказал отдыхающий князь. – Еще догнать надобно.
– Завтра догоним, – твердо пообещал татарин, поднялся и на правах второго после князя воеводы стал расставлять караулы; назначил людей развести костры, приказал забить десять самых слабых раненых скакунов и зажарить, дабы накормить воинов.
«Проклятый Чингисид забирает власть, даже не спрашивая моего разрешения, – подумал Василий Дмитриевич, слыша с попоны его уверенные приказы. – Приручить его надобно либо назад отправить. Иначе подсидит меня в Москве… Точно! Серебра дать, царевичей с людишками, да в Орду спровадить, дабы стол ханский себе возвращал. Одолеет Булата, скинет – то мне хорошо. Друг в Поволжье править будет. А сгинет безвестно, то и ладно. Одной опасностью меньше…»
Мысль показалась ему хорошей, и великий князь с облегчением уснул…
Длинные сани с двумя похожими на совиные уши упорами, удерживающими ушкуй, сползли по сверкающим от жира дубовым полозьям в воду. Вернувшись в родную стихию, корабль резво подпрыгнул, закачался, по инерции проплыл почти до самого противоположного берега – но гребцы, налегая на весла, смогли-таки вовремя погасить инерцию и повернуть судно вдоль откоса, подгребли к причалу, накинули на быки причальную петлю. Задержка вышла недолгой. Кормчий, расплатившись с амбалами за волок, через борт запрыгнул на палубу. Встряхнув толстый канат, моряк сбросил его с быка, и вода понесла свою новую игрушку вниз по течению.
Все, команда отмучилась, теперь пару дней можно было спокойно отдыхать.
По Вытегре, вверх по течению, все сорок верст – полных шесть дней пути – им пришлось гнать ушкуй на веслах. На бечеве, с бурлаками, получилось бы быстрее вдвое – но, как назло, свободных ватаг на берегу Онежского озера не нашлось. Незнамо почему, но перед волоком случился очень серьезный затор, и чтобы протянуть все корабли, собравшиеся у переправы, хозяевам пришлось даже лихорадочно нанимать за тройную плату дополнительных работников и лошадей, организовывать ночную работу, благо заблудиться тут было невозможно даже чужаку: иди себе вдоль толстых и прямых полозьев да скотину подгоняй, дабы сани шустрее тянула.
Однако река Ковжа никакой подмоги ни от кого уже не требовала. Текла себе и текла, не замечая, что несет на себе многие тысячи пудов товара, загруженного в трюмы огромных морских и речных кораблей.
Здесь впервые за все время путешествия через Ладогу, Свирь и Онежское озеро княгиня Елена Михайловна Заозерская перестала смотреть назад, за корму, и перешла на нос, прислушиваясь к шелесту набегающей воды. Только поэтому Милана наконец-то и решилась задать много дней мучивший ее вопрос:
– Зачем ты это сделала, княгиня? Почему?
– Ты о чем, милая? – повернула к ней точеное лицо госпожа.
– О муже твоем, княгиня. Он же любит тебя, души не чает. Все сие видят. Как же ты его бросила? Как прокляла и покинула? Нечто можно так? Нечто сердечко не дрогнуло даже?
– Коли любит – почему изменил? – перевела взгляд на бегущую воду Елена.
– Так то же дело ратное… Поход, штурм, пленницы… Ну, побаловал маненько, как же без этого? Кто в поверженном городе не гуляет?
– Коли любит, изменять не должен. На другую глянул – значит, все, не нужна.