– Верблюд! – прохрипел Теппик.
– Нехорошо так обращаться с бедной скотинкой, – погрозил ему пальцем сержант. – Прямо не верится, до чего можно довести животное.
– Не давайте ему пить!
Резко выпрямившись, Теппик сел. В раскаленном, как кузница, черепе оглушительно звонили колокола. Люди в шлемах переглянулись.
– О боги, у него и в самом деле зуб на верблюдов, – хмыкнул один из солдат.
Теппик встал и неверной походкой, загребая песок, направился в сторону Верблюдка, пытающегося составить сложное уравнение, которое помогло бы ему подняться на ноги. Язык его свесился на сторону, и выглядел он, мягко говоря, неважно.
Верблюд в депрессии – отнюдь не робкое создание. Он не шатается по барам, одиноко нянча в руках стакан с выпивкой. Он не звонит старым друзьям, чтобы поплакаться в жилетку. Не хнычет и не сочиняет длинные прочувствованные поэмы о Жизни и о том, как она ужасна, когда глядишь на нее с тахты в собственной гостиной. Он не знает, что такое сплин.
Все, что есть у верблюда, – это пара легких, которые вполне можно было бы использовать в тяжелой промышленности, и голос, похожий на рев осла, которого перепиливают циркульной пилой.
Теппик медленно приближался к нему сквозь ослепительное марево. Запрокинув голову, Верблюдок стал вертеть ею, выписывая треугольную траекторию. Глаза его бешено вращались, и, прибегнув к обычной верблюжьей уловке, он сделал вид, что смотрит на Теппика ноздрями.
А потом плюнул.
Вернее попытался плюнуть.
Теппик схватил уздечку.
– Ну, ублюдок, давай, – прошипел он. – Где-то здесь вода. Ты можешь ее учуять. Все, что от тебя нужно, – это чтобы ты придумал, как нам отсюда выбраться!
Потом он повернулся к столпившимся солдатам. Они глядели на него с любопытством – кроме, разумеется, тех воинов, кто не снял шлемы и по-прежнему таращился на Теппика с бронзово-свирепым выражением.
Выхватив у одного бурдюк с водой, Теппик выдернул пробку и вылил воду на землю прямо перед судорожно подергивающимся верблюжьим носом.
– Здесь где-то река, – снова прошипел он сквозь стиснутые зубы. – Ты знаешь, где она, так давай же – вперед!
Солдаты принялись нервно озираться. Их примеру последовали несколько цортцев, присоединившихся, чтобы посмотреть, что происходит.
Верблюдок поднялся – колени его дрожали – и стал медленно вращаться на месте. Теппик ухватился за него.
«…примем d равным 4, – в отчаянии размышлял Верблюдок. – Пусть a.d равно 90. Пусть d отрицательное равно 45…»
– Дайте палку! – крикнул Теппик, когда перед ним на мгновенье мелькнул сержант. – Пока их хорошенько не огреешь, они ничего не понимают, такова уж верблюжья грамота!
– Меч сойдет?
– Нет!
Сержант помедлил, потом протянул Теппику копье.
С трудом удержав равновесие, Теппик ухватился за острие и нежно огрел верблюда по боку, подняв облако пыли и шерсти.
Верблюдок остановился. Уши его вращались, как радары. Вытаращив глаза, он уставился на скалу. И когда Теппик, ухватившись за клочковатую шерсть, прыгнул ему на шею, он неторопливой рысцой тронулся с места.
«…Дроби получаются…»
– Эй, смотри не врежься… – начал было сержант.
Ответом ему было долгое молчание.
Сержант неловко повернулся, посмотрел в сторону цортцев и встретился взглядом с их предводителем. Они без слов поняли друг друга – это умение повсеместно присуще центурионам и старшим сержантам. Двинувшись вдоль скалы, они остановились у отчетливо виднеющейся в ней трещины.
Сержант-цортец провел по ней рукой.
– Похоже на верблюжью шерсть, – констатировал он.
– И на кровь, – откликнулся эфебец.
– Сдается мне, это одно из тех самых необъяснимых явлений.
– Тогда все в порядке.
Несколько минут оба пристально разглядывали камень.
– Вроде миража, – подсказал цортец.
– В общем, одна из этих штучек.
– Мне еще послышалось, будто чайки кричат.
– Рехнуться можно. Теперь их оттуда не вытащишь.
Цортец вежливо кашлянул и оглянулся на своих людей.
– Надеюсь, ваши скоро будут здесь, – сказал он, делая шаг по направлению к своему собеседнику.
Эфебец тоже придвинулся на шаг.
– Это точно, – процедил он сквозь зубы, не отрывая глаз от подозрительной скалы. – Я вижу, ваши тоже не медлят.
– Да. Боюсь, вам придется несладко, если наши поспеют первыми.
– Взаимно. Что же, иначе и быть не может.
– Такова жизнь, – согласился цортец. Эфебец кивнул:
– Забавная штука, этот наш старый мир, если призадуматься.
– Не в бровь, а в глаз. – Цортец расстегнул нагрудник, наслаждаясь прохладой. – С пайками у вас как? – спросил он.
– Да как сказать. Не жалуемся.
– И мы тоже.
– Начнешь жаловаться – только хуже будет.
– Точно. Фиги у вас выдают? Я бы сейчас от фиги не отказался.
– Что?
– Фиги, говорю, есть?
– У нас фиников навалом, если, конечно, устроят.
– Спасибо, с финиками у нас порядок.
– Вот и ладно.
Собеседники умолкли, погрузившись каждый в свои мысли. Но вот эфебец снова нахлобучил свой шлем, а цортец подтянул ремни.
– Ну что, порядок?
– Порядок.
Распрямив плечи и гордо выпятив подбородки, они разошлись. Отойдя немного, оба одновременно обернулись и, обменявшись едва заметными недоуменными улыбками, продолжили путь каждый к своей позиции.
Теппик ожидал – но чего именно?
Быть может, смачного удара о скалу. Может, – это было верхом ожиданий, – что перед ним, как раньше бывало, вновь откроется вид на Древнее Царство.
Зато холодного, сырого тумана он никак не ожидал.
Сегодняшняя наука доказала, что существует гораздо больше измерений, чем традиционно признанные четыре. Ученые утверждают, что миру это ничем не грозит, так как сверхизмерения очень малы и замкнуты сами на себе, а поскольку реальность носит фрактальный характер, большая часть ее тоже надежно укрыта внутри самой себя. Это означает одно из двух: либо во вселенной куда больше чудес, чем мы способны постичь; либо ученым просто нравится придумывать разные штучки. Последнее наиболее вероятно.
Однако множественная вселенная полна маленьких, уютных измереньиц – игровых площадок творения, где вымышленные существа могут резвиться вволю, не боясь окриков суровой действительности. Иногда, если им случается сквозь прорехи измерений попасть в нашу с вами реальность, они оказывают воздействие на вселенную, давая повод к возникновению мифов, легенд или высказываний типа «надо ж было так напиться» или «немедленно прекратите хулиганить».