Дождь мешал рассмотреть детали, но то, что врагов стало меньше – радовало неимоверно. Дальгерт прикинул, не получится ли как-то добраться до кабины, в которой наверняка сидит управляющий железным чудовищем мастер Слова. Выходило, что если повезет, то изловчиться можно, а если удастся остановить ме́ха, то полдела сделано…
И поэтому, когда все бросились выполнять приказ, Даль, напротив, подобрался поближе к предполагаемому месту удара. Осталось только рассчитать прыжок и толкнуться до того, как «утюг» начнет рушить стену.
– Куда! – крикнул ему кто-то, неразличимый во тьме. – Назад!
Но тот, кто управлял монстром, выбрал именно этот момент для удара, и Дальгерт, даже если бы захотел выполнить приказ, все равно не успел бы этого сделать.
Немного не рассчитал, поскользнулся на железной броне, но все же смог удержаться. Пока машина сдавала назад, он подтянулся и оказался сидящим на корпусе, прямо за кабиной. Ему даже хорошо была видна макушка водителя.
Он размахнулся и приложил незадачливого мастера Слова колодкой арбалета. Тот посунулся вперед, и Даль, недолго думая, скользнул в кабину.
У потолка качалась тусклая лампа в оплетке, спереди водителя защищали поднятые стальные щитки. Должно быть, такой щиток раньше был и сзади, но во время долгого пути по городу «утюг» его успел потерять.
Что оказалось неожиданностью, это наличие пассажира. Молодой человек в черной куртке с вышитой на груди знакомой эмблемой – Глазом Схарма – сидел на маленьком сиденье в нише, глубоко уходящей под броню. Из такого не вдруг вылезешь. Даль, не раздумывая, выпустил в парня стрелу – последнюю.
Более не обращая на него внимания, Дальгерт вернулся к водителю.
Удар был не сильный, скорей неожиданный, так что тот если и потерял сознание, то ненадолго.
Мастер Слова оказался щуплым мужичком с редкой бородой и лицом, изрытым какой-то кожной болезнью.
Дальгерт от души хлопнул его по щеке, и тот сразу открыл глаза. Вздрогнул, вытаращился на послушника, приставившего к его шее острый и длинный нож.
А потом он увидел труп на заднем сиденье и тут же закаменел – понял, что пощады ждать не следует.
– Ты мастер Слова?
– Д-да.
– Догадайся, что мне от тебя нужно?
Тот только дернулся.
– Слово Управления и Слово Разрушения. Быстро!
– Не…
– Быстро, я сказал!
Тот забормотал едва слышно, и Дальгерту пришлось переспрашивать два раза.
Слово Управления, к сожалению, было завязано на жизнь самого мастера, так что Даль был вынужден надежно связать его, заткнуть ему рот промасленной тряпкой и отправить в объятия покойному пассажиру. Сам он занял место водителя и обнаружил шлем и защитные очки. Надел их, возрадовался. Мастер позаботился об удобстве ночного вождения – в этих стеклах все было видно как днем. В том числе оставшихся ходячих мертвецов. Этих было около двух десятков, да еще несколько уже уложенных пытались подняться с травы.
– Покатаемся, – пробормотал Дальгерт, – поиграем в догонялки. Ну, поехали, чудовище…
И подкрепил просьбу словом Управления. Машина дернулась и пошла.
Вскоре на дворе остались только размазанные, втоптанные в грязь тела.
Дальгерт направил машину к разрушенным главным воротам и по привычке уже взглянул в небо.
Трепещущего прозрачного зонтика там больше не было.
Ильра сделала что могла.
Значит, тебе осталось тоже сделать что можешь…
Даль с разгону загнал машину на гору битого камня. Потом она скоро пошла вниз. Навстречу возможному врагу…
Но далеко уехать не успел. Мастер каким-то образом смог избавиться от кляпа, и хрипло выкрикнул Слово Разрушения. Механизм умер, и машина встала.
Арбалет был разряжен, а убивать мастера голыми руками Дальгерту не хотелось. Оставил как есть. Ох и высказался бы Клим, узнай он о таком благодушии бывшего своего подмастерья! Но Клим не узнает.
Даль поспешил назад. В голове бродила только одна связная мысль – увидеть в последний раз, проститься… Ильра, оказывается, была ему куда дороже, чем он думал сам. А может, стала дороже в эти последние дни, когда замаячила вероятность и в самом деле ее потерять.
Пробегая через Большой двор, он старался не смотреть под ноги. Ворота Малого оказались заперты.
Ну что, не стучать же теперь…
Он поспешил к одной из дверей, ведущих в главное здание.
На удивление, ему открыли. На пороге стоял брат Толь с факелом в руке.
– Ну ты даешь! Я как увидел, что ты вниз упал, думал, все, конец… хранит тебя Спаситель…
Даль привалился спиной к стене – отдышаться. Подождал, пока Толь задвинет все засовы и вернет на место упоры, и сказал:
– Щит погас. Значит, они двинулись к центру…
– Отец Никула приказал уводить беженцев. Святые отцы, оказывается, казну еще утром вынесли. Видать, оставим мы монастырь… жалко-то как…
Даль покачал головой:
– Это небольшой отряд был. Против основных сил мы не продержимся.
Толь уже шел вперед, к своему боевому посту над этой самой калиткой.
Распрощавшись с ним, Дальгерт поспешил в Малый двор. У ворот возились братья, наспех укрепляя их камнями и бревнами. Место, где совсем недавно стояла Ильра, было пусто. Где она? Унесли в госпиталь? Или положили бездыханное тело в церкви, среди других, не переживших осаду?
Уже у входа он обернулся, окидывая двор прощальным взглядом, и вдруг увидел темный силуэт на фоне каменной кладки, в углу, на лавке, сделанной из цельного бревна. Что-то заставило его вернуться и подойти.
Кто-то перенес ее сюда, спрятал под навесом крыши от бегущей с неба воды. Даже не пожалел своего белого плаща. Она полусидела, привалившись к стене, глаза закрыты, мокрые волосы облепили лоб и щеки. Показалось, что они мешают, и Даль нерешительно отвел прядку в сторону. Ильра дышала неглубоко и ровно, словно спала. Дальгерт знал – когда она откроет глаза, в них не будет ни искорки от прежнего ее взгляда. Она ничего не будет узнавать и никогда никому не ответит. Больше не сощурится от гнева, не обзовет, никогда ничего не попросит…
Но она будет жить и дышать. Сколько-то дней, месяцев, может даже – лет.
И ничего не надо говорить – поздно. Не услышит и не поймет…
Глаза защипало, и Даль быстро заставил себя сосредоточиться на другом. Что делать прямо сейчас? Уходить? Попытаться добраться до Горного Убежища?
А зачем? Все новости там и так вскоре будут известны. Какие могут быть новости? «Значит, останусь. Буду драться, насколько хватит сил. Чтобы беженцы смогли уйти как можно дальше. Видишь, Ильра, я остаюсь. А тебе… даже такой тебе… здесь делать нечего».