Санкт-Петербург.
2 сентября 1801 года
Никогда не любил англичан, — ни в прошлом, ни сейчас, ни в будущем. Что за люди, а? Нельзя отвлечься на минутку, как тут же напакостят, ур-р-р-оды! Во что мою столицу превратили? Куда ни взгляни, везде дымы пожаров, перегороженные баррикадами улицы, неубранные трупы в красных мундирах. Ну да, жители своих погибших стараются хоронить сразу же, а до этих руки не доходят. Как бы эпидемия не случилась.
Представляю, что творится возле Михайловского замка — говорят, его все же пришлось отдать после двух недель обороны. Говорят… но доподлинно ничего не известно. Через половину России промчался как угорелый, но тут застрял на окраине и сижу пенек пеньком, пользуясь в качестве источников информации обрывками слухов. А они до того причудливые…
О собственной смерти, кстати, слышал за сегодняшний день несколько раз. По одной из версий, я погиб в абордажной схватке, лично возглавив атаку флота на английскую эскадру. По другой — взорвал себя в пороховом погребе вместе с семьей, отказавшись сдаваться в плен. Третий слух самый интересный — мое Императорское Величество отправилось в Лондон, убило на дуэли английского короля, премьер-министра, половину верхней палаты парламента и истекло кровью от ран. Забавно, не правда ли? И надо отдать должное распространителям этих слухов — ни в одном из них я не сбежал, не спрятался, а смерть принимал исключительно героическую, подающую пример и зовущую к подвигам. Хоть не воскресай теперь…
Как удалось понять в общей неразберихе, у нас с англичанами сложилась патовая ситуация. Шахматисты хреновы… Нельсон не получает никаких известий от десанта и продолжает упорно колотиться лбом в Кронштадт, мы же не можем его прогнать, потому что в городе творится черт знает что. Подозреваю, кроме черта, еще и Кутузов знает, но добраться до Михаила Илларионовича не получается. Не столица, а кастрюля с окрошкой, в которой перемешаны русские войска, шведские, английские, неизвестно кому подчиняющееся ополчение… И все стреляют, стреляют, стреляют…
— Павел, мы должны что-то предпринять!
Это императрица. Вид у Марии Федоровны усталый, но решительный.
— Конечно, дорогая. У тебя есть какие-то предложения?
— Нет! Но ты обязан сделать хоть что-нибудь!
Женская логика… Знаю их на сто сорок лет вперед и не нахожу разницы. Сделай, и все тут! Хоть тресни, хоть взорвись наподобие реактивного снаряда. Стоп… снаряда? Вдали над крышами взлетела сигнальная ракета и, оставляя дымный след, по широкой дуге упала вниз. Наши?
— Наши, Ваше Императорское Величество! — оживились егеря конвоя. — Кулибинские винтовки тявкают!
— Хосю к насым! — малолетний великий князь выхватил деревянную шпагу.
— Куда собрался? — Еле успел ухватить отпрыска за ухо. — Рано тебе еще воевать.
— А я хосю! — заупрямился Николай.
— Прапорщик!
— Слушаю, Ваше Императорское Величество!
— Выдели половину людей в конвой Ее Императорскому Величеству и этому вот герою.
— Павел! — возмутилась Мария Федоровна. — Ты не должен…
— Молчать!
— А-а-а…
— Не пререкаться! Значит, так, прапорщик, отвезешь их в Шлиссельбург… Головой отвечаешь, понял? И сидеть там, как мышь под веником! Справишься — быть тебе поручиком!
Офицер, произведенный из фельдфебелей на пятый день умопомрачительной гонки из Нижнего Новгорода в Петербург, задохнулся от восторга. В свете открывшейся перспективы он не только увезет императрицу в крепость, но и сам единолично отобьет все приступы, буде таковые случатся. Орел! Самый натуральный орел! И чего меня Аракчеев дворянскими бунтами пугает? Вот живой пример — человек из захудалых помещиков, а дали ему надежду, и… горы свернет! И абсолютно плевать на то, что крестьяне из имения в армию уйдут или вольную получат. Все четверо.
— Давай, голубчик, пошевеливайся!
Черт побери, как же больно! И еще этот старый хрыч нудит над ухом…
— Дурак ты, твое величество, как есть дурак! Ну разве так можно?
— Ефимыч, заткнись, а? Шей быстрее.
— А я чего делаю? — егерь бормочет невнятно, потому что держит во рту надерганные из моей рубашки шелковые нитки. — Сейчас больно будет.
— Знаю.
— Знает он… Станет невтерпеж — можешь орать. Но молча!
— Это как?
— Кверху каком!
Никакого почтения у паразита к государевой персоне. Или нарочитой грубостью подбадривает, чтобы злость придавала силы? А чего злиться-то? И не злюсь вовсе, если сам дурак. Кто просил соваться туда, куда ни один барбос хрен не совал? И людей за собой потащил. Теперь вот пожинаю плоды. У-у-у… больно! Сейчас бы граммов четыреста для наркоза принять. Но нету.
— Терпи-терпи, — приговаривает Ефимыч, ковыряясь в моем боку кривой иголкой. — На хорошем кобеле быстро заживет.
— А ты не завидуй.
— Такому делу не грех и позавидовать.
— Я про рану.
— Так и я про нее!
Старый солдат смеется. Хотя какой же он старый? Скачет так, что молодые обзавидуются. Или не обзавидуются… Некому больше — из четверых сопровождающих меня егерей только Ефимыч и остался жив.
Не повезло, да. Попали даже не между молотом и наковальней, а между двумя наковальнями, по которым с обратной стороны непрерывно бьют, бьют и бьют. Два шведских полка, вернее то, что от них осталось, в беспорядке отступали навстречу друг другу. И надо же такому случиться — мы выскочили на перекресток ровно в тот момент, когда там показался первый неприятельский солдат. И если бы один.
Хваленые пистолеты знаменитого американского мастера (с сегодняшнего дня американцев тоже не люблю) дали осечку, причем одновременно. А швед, недолго думавши, засадил штыком прямо мне в брюхо. Точнее, хотел засадить, но то ли споткнулся, то ли поскользнулся и в результате этого пробороздил бок почти до левой лопатки. Супостата застрелили егеря, а Ефимыч схватил за шиворот истекающее кровью величество и прыгнул в канал, и без того забитый раздувшимися покойниками. Жуть!
— Ну ты долго еще? — Мучитель не отвечает, занятый хирургической операцией. — Слушай, Ефимыч, а тухлятина из воды в рану не попала?
— Не боись, — обнадежил солдат. — Вернейшее средство есть, даже антонов огонь останавливает. Хм… иногда.
— Так это оно французским сыром воняет?
— Зачем сыром? Обычная просушенная и перетертая плесень из-под банного пола. Земляк из Галицкого полка посоветовал. Не, таперича из Лукояновского… или Волынского? Тьфу! Полк один, а названия каждый месяц разные.
Ефимыч не зря плюется — я и сам запутался в постоянных переименованиях. Зато в Лондоне и Париже наверняка сломали голову, пытаясь объяснить четырехкратное увеличение численности русской армии.