Себя придётся слева расположить, ох уж мне подчинённое положение. Но обязательно в генеральском мундире с золотыми погонами. Надеюсь, ко времени постройки Дворца, их уже введут. Есть, конечно, подозрение, что при таких темпах строительства, как сейчас, на моих плечах герб Советского Союза будет.
Лаврентия на краешек подвинем, скромнее надо быть. И так их уже двое. Второй нам нужен, или как? Может его послом в Ватикан отправить?
— Так когда Вы, товарищ Архангельский, планируете моё полное выздоровление от тяжёлых ран, полученных в воздушном бою с Иудушкой Троцким? — глуховатый, насмешливый голос Сталина прервал творческий полёт моих мыслей.
— Не торопитесь, Иосиф Виссарионович, ещё дней десять нужно потерпеть. Полюбуйтесь пока северными красотами, свежим воздухом подышите, — ответил Гиви, только что вынырнувший из парилки судовой бани. — Не для того создавалась наша организация, что бы рисковать жизнью отца нации в столь ответственный момент.
Генеральный секретарь заулыбался, искренне радуясь новому, не приевшемуся определению его роли в жизни страны. А Гаврила молодец, уже две недели обихаживает вождя, одновременно слегка пугая таинственной, глубоко законспирированной, но сильномогучей Ленинской инквизицией. Поверил ли? Пока сомневаюсь, но очень уж удачно ложилось наше неожиданное появление на далеко идущие планы Сталина. Потому и принял предложенные правила игры.
— Предлагаю выпить за большевиков, строящих социализм в одной, отдельно взятой стране, — Берия произнёс тост с грузинской витиеватостью.
— Точно, — поддержал его Гиви. — Нам не нужна революция во всём мире, нам нужна великая Россия.
— Великий был человек Пётр Аркадьевич, — кивнул Иосиф Виссарионович. — Какой бы из него хороший председатель Совнаркома получился. Давайте и за него выпьем.
Помянули. Выпили. Помолчали.
— Мне тут донос на Вас, Гавриил Родионович, передали, — невзначай обронил Сталин. — Анонимный. Говорят, песни антисоветские поёте?
— Белецкий, — прошипел мой начальник сквозь зубы. — Удавлю.
— Удивляюсь Вашему мягкосердечию, товарищ Архангельский. Может его лучше назначить на этих островах первым секретарём обкома? Правильно я говорю, товарищ Берия?
Лаврентий вздрогнул от узнаваемых интонаций, и уронил гитару, которую тайком от Гиви прятал под столом. Ладно, ещё не рояль — вот бы грохоту было. Гавриилу некуда было деваться, так и пришлось взять инструмент. Я решил понаблюдать за реакцией нового слушателя.
Протопи ты мне баньку, хозяюшка,
Раскалю я себя, распалю,
На полоке, у самого краюшка,
Я сомненья в себе истреблю.
Разомлею я до неприличности,
Ковш холодный — и всё позади.
И наколка времён культа личности
Засинеет на левой груди.
Пока молчит, блаженно улыбается и вслушивается в слова. Только при упоминании о неведомом культе личности недоумённо дрогнули брови.
Сколько веры и лесу повалено,
Сколь изведано горя и трасс,
А на левой груди — профиль Сталина,
А на правой — Маринка анфас.
Задумался…. Что это в уголке глаза блестит? Померещилось.
Застучали мне мысли под темечком,
Получилось — я зря им клеймён,
И хлещу я берёзовым веничком
По наследию мрачных времён.
Непроизвольно прижал ладонь к щеке, словно почувствовал удар веником. Но адекватен, вот, шевелит губами, запоминая припев. И уже сам подхватывает:
Протопи ты мне баньку по-белому —
Я от белого свету отвык.
Угорю я, и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.
— Вот, значит, как это выглядит со стороны, — хриплым голосом произнёс Сталин, старательно отворачивая лицо к иллюминатору. — Этот поэт, он из ваших?
— Он умер, Иосиф Виссарионович. А может и не родился. Кто знает, может скоро, скажем…года через три. Душа поэта непостижима, как и промысел Божий, когда она вновь решить посетить этот мир.
— Вы, Гавриил Родионович, сейчас как мои преподаватели в семинарии. О боге рассуждаете, о душе. Почему же хирурги до сих пор не нашли у человека душу? Печень есть, почки, сердце, и то, даже у пламенных революционеров находят, а её — нет. Где доказательства?
— А совесть — она существует?
— Не у всех, но встречается, — согласился Сталин.
— Какие же ещё Вам доказательства нужны, Иосиф Виссарионович? Её наличие тоже не один врач не сможет определить. Бог, душа, совесть, любовь, — понятия тонкие. И если есть одно, то почему не существовать другому? Мне, например, было бы противно ощущать себя просто сборищем молекул, по странной прихоти эволюции организовавшихся в банду, для более удобного ограбления природы.
Ай Гиви, ай молодца! Даже Лаврентий Павлович мысленно рукоплещет. Такими темпами мы товарища Сталина к утру уговорим к причастию сходить. Может его пригласить крёстным отцом к Эрнсту Теодоровичу, которого отец Алексий почти уже уговорил в православие перейти? Или не согласится? Скорее всего нет. Нема политических дивидентов. Это через десять лет, на публике, под прицелом фотокамер, будет с Черчиллем обниматься. Гадость-то какая.
— Но позвольте, товарищ Архангельский, как же тогда Ваши убеждения уживаются с партийным билетом?
Гаврила тонко улыбнулся.
— А я не состою в партии, как и Изяслав Родионович. Вот насчёт товарища Берии точно сказать не могу, скрывает. Но пусть это останется на его совести.
Меня-то Гиви зачем сдал? Ладно Лаврентия, ему не привыкать. У меня же, — нет никакого интереса увидеть Ногайскую бухту и тракты.
— Вы не коммунисты? — Сталин от удивления забыл изобразить грузинский акцент.
— Конспирация, Иосиф Виссарионович, — решил я вмешаться с пояснениями. — Приказ Владимира Ильича. Что бы не светиться лишний раз на партийных собраниях. Опять же, на взносах экономия, и в списках ни в каких не состоим. Недавно снова напоминал о необходимости строжайшей дисциплины.
— Э-э-э-э…. Посредством спиритического сеанса?
— Зачем? Вы, товарищ Сталин, существование Бога и души не допускаете, а в мистику…. Ленин — всегда живой. Не верите? Зря, вот закончится наша эпопея, непременно съездим в Конотоп. Не слышали про старца Фёдора Кузьмича, что на дальнем кордоне лесником?
Чего это вождь посерел лицом после моих слов?
— А товарищ…Кузьмич не говорил о своих дальнейших планах? В Москву не собирается?
— Ему и в Конотопе хорошо, Иосиф Виссарионович. Вот только корову просил привезти. И капканов побольше.
— На волков?
— Нет, на Капланов.
Нас таких до хрена