— Герман, мне что, нужно будет туда залезать? — Спросил он у отставшего, было, толстяка в лётной форме. — Я туда не помещусь, там очень мало места.
— Не знаю, — пожал плечами лётчик, — Я никогда раньше не был на исповеди.
— Может я смогу чем-то помочь, дети мои? — Раздался сзади профессионально вкрадчивый голос.
Посетители обернулись. Военному, лицо священника напомнило кайзеровский шлем, положенный на бок. Такое же вытянутое вперёд и острое. Его спутнику оно ничего не напомнило, так как на фронте он ходил без шлема, отобранного и пропитого фельдфебелем Ватманом.
— Шланг, пастор Шланг. Чем могу служить, дети мои?
— Прекратите называть нас детьми! — Возмутился человек с чёлкой. — Я фюрер великого германского народа немецкой нации Адольф Гитлер. А это мой соратник по борьбе генерал Герман Геринг. Или наоборот?
— Что наоборот, мой фюрер?
— Может я фюрер великого немецкого народа германской нации? Ты не помнишь моё точное звание, Герман?
— Никак нет, мой фюрер, — вытянулся Геринг, — я простой солдат, исполняю приказы, а терминологию у нас Иохим разрабатывал.
— Жалко, — огорчился Гитлер, — нужно было записать. Тогда, пастор, называйте меня просто фюрером. И, кстати, Вы что-то спрашивали про службу? Да, Вы обязательно должны взять в руки оружие, и умереть, защищая тысячелетний Рейх от жадных варваров, угрожающих ему с юга, севера, востока и запада.
— Простите, — пастор Шланг испуганно скрестил руки на груди, — но на севере у нас море.
— Вздор! Для сумрачного германского гения море не является преградой. Герман, я не забыл никого из врагов?
— Не знаю, мой фюрер, — опять вытянулся Геринг, — но кажется есть ещё кто-то на северо-востоке.
— Да, как я мог забыть про большевиков? Немедленно отдайте пастору свой пистолет, мы идём защищать Рейх от Сталина.
— Простите, мой фюрер, но Вы приехали сюда на исповедь.
Загоревшиеся, было, глаза Гитлера опять потухли и руки затряслись. Он затравленно посмотрел на кабинки.
— Я туда не полезу.
— Оставьте нас вдвоём, генерал, — пастор настойчиво подталкивал толстяка к выходу.
В дверях тот остановился.
— Надеюсь Вам не нужно объяснять, святой отец, что разглашение тайны именно этой исповеди приведёт по крайней мере в Моабит?
— Не нужно напоминать мне о долге перед Господом, — ответил пастор Шланг, захлопывая створки перед носом у Геринга.
Подойдя к Гитлеру, священник взял его за запястье, достал часы и посчитал пульс.
— Давайте поговори без всяких кабинок, мой фюрер. Высуньте язык. Так, замечательно. На что жалуетесь?
— Я вижу сны, доктор. Простите, пастор.
— Все видят сны, — святой отец покрутил в руках блестящий молоточек. — И я вижу сны. Говорят, даже самого Папу Римского они иногда посещают. Не вижу в этом ничего плохого.
— Только мне снятся святые!
— Это же замечательно, мой фюрер. Как я Вам завидую. А мне вот последнее время только непотребные дев…. Я хотел сказать — проблемы прихода снятся.
Гитлер в ответ горько заплакал и пожаловался, давясь рыданиями:
— Но я уже месяц не могу нормально спать. Сначала появился ангел с огненным мечом, сияющих латах, и просто ругал меня последними словами. А две недели назад он начал меня бить.
Пастор почесал тонзуру и уточнил:
— Рогов у него не было?
— О чём Вы говорите? Я же художник, и такую деталь бы заметил. А на моих боках по утрам появлялись следы от сапог, а не копыт. Не забивайте мне голову религиозными предрассудками, святой отец.
— А потом? — Пастор Шланг делал быстрые карандашные пометки в блокноте.
— Потом стало хуже. Неделю назад появилась женщина.
— С плёткой? И тоже била?
— Нет, она превратила меня в женщину. И тут вошли несколько здоровенных…. Нет, я этого не перенесу. Дайте мне пистолет. А лучше пристрелите меня сами. И вот так каждую ночь. И по много раз. Только этих, здоровенных, становится всё больше…. Дайте мне пистолет.
Через полчаса, когда эсесовцы утащили бьющегося в истерике фюрера, Геринг подошёл к пастору Шлангу.
— Что Вы мне можете сказать, святой отец?
— Я помню о Вашем предостережении, господин генерал.
Толстяк недовольно поморщился.
— А как гражданин Рейха, что?
Священник задумался на несколько секунд, наконец, решился и наклонился к уху Геринга:
— Я даже могу сказать как психиатр, имевший когда-то степень. Этого человека необходимо срочно поместить в клинику. Шизофрения, паранойя, склонность к суициду и…. Ладно, об этом не стоит. И не поворачивайтесь к нему спиной. Нет, что Вы…. Просто он сейчас способен в любой момент выстрелить Вам в затылок. Мой совет — срочно в клинику.
Земля Иосифа Виссарионовича. Борт "Челюскина"
Старший радист, устало протирая глаза после очередной бессонной вахты, спросил у генерал-майора Раевского:
— Извините, Изяслав Родионович, а что это за коробочка? Вроде в моих деталях такой не было?
— Эта? — Улыбнулся Изя, убирая в карман бериевскую флэшку. — Лёгкая немецкая порнушка. Надеюсь, что нашему общему другу очень понравилось.
Запылился на полке парадный мундир.
Точит моль золотые погоны.
Нам досталось с тобой защищать этот мир
Вне закона…. Вне закона….
Сергей Трофимов.
"Правда. 14 февраля 1934 г.
Вчера состоялся митинг комсомольцев у здания посольства Франции. Митингующие гневно осудили политику французского правительства в отношении независимого Корсиканского королевства и потребовали освобождения из плена выдающегося борца с иностранной интервенцией Антона Ивановича Деникина, содержащегося в Париже."
Горьковский край. Колхоз "им. товарища Столыпина, погибшего от рук врагов трудового крестьянства"
— Саня, может, всё же не поедешь? А может без тебя обойдутся?
Александр Фёдорович строго посмотрел на отображение жены в зеркале, перед которым подравнивал чеховскую бородку.
— Еленка, не говори глупостей, партия просит.
— Ну, так и что? — Всхлипнула в передник Елена Михайловна Белякова. — Ты же не партейный. Ну и что, что на съезд приглашали. Ты же только смотрел.
— Есть такое слово — надо! — Скрип ножниц по жёсткой бороде служил аккомпанементом негромкому спору.
— Да ты и дома-то, почитай, не бываешь, Саня. То на германскую, то в тюрьму, то, как сейчас вот. Может, передумаешь? Староват ты уже, Фёдорыч.