— Да, клянусь Богом, это я, — сказал он, — я пришел узнать, не умер ли ты от внезапного апоплексического удара!
— Нет еще, — улыбаясь уголками губ, ответил Бернар.
— Тогда — в путь! — воскликнул Франсуа. — Робино, Лафей, Лаженесс и Бертелин уже собрались у Прыжка Оленя, и если старый ворчун застанет нас здесь, когда вернется, то охотиться будут не на кабана, а на нас!
— Да, но… Подойди сюда! — сказал Бернар.
Эти слова были произнесены резким и повелительным тоном, что было необычно для Бернара, и это удивило Франсуа. Но заметив, как побледнел Бернар и как исказились черты его лица, и догадавшись, что письмо, которое он держал в руке, было причиной изменений, которые отразились на лице и в поведении молодого человека, он приблизился, улыбаясь и волнуясь одновременно. Приставив руку к своей форменной фуражке так, как это делают военные, он сказал:
— Я здесь, мой повелитель!
Заметив, что взгляд Франсуа прикован к письму, Бернар, заложив за спину руку, в которой держал письмо, и, положив другую на плечо Франсуа, спросил:
— Что ты думаешь о Парижанине?
— Об этом молодом человеке, который живет у мсье Рэзэна, торговца лесом?
— Да, о нем!
Франсуа кивнул головой и восхищенно прищелкнул языком.
— Я бы сказал, что он хорошо одет, — ответил он, — и как мне кажется, всегда по последней моде!
— Речь идет не о его костюме!
— Следовательно, речь идет о внешности? О, Боже мой! Это красивый молодой человек, ничего не скажешь!
И Франсуа снова сделал восхищенный жест.
— Я не говорю о его внешности, — сказал Бернар с нетерпением, — я говорю о его нравственном облике!
— О нравственном облике? — воскликнул Франсуа, внезапно изменив интонацию, что доказывало, что как только речь заходила о нравственности этого человека, то его мнение сразу менялось.
— Да, о его моральных качествах, — повторил Бернар.
— Ну, — сказал Франсуа, — я бы сказал, что он был бы не способен найти корову матушки Ватрен, если она вдруг потеряется в поле Метар, хотя корова оставляет после себя довольно заметный след! — Да, но он вполне способен поднять лань, пуститься в погоню и преследовать ее, пока не настигнет, особенно если эта лань носит чепчик и юбку!
При этих словах на лице Франсуа появилась веселая улыбка, причина которой не вызывала сомнений. — О, Боже мой, в этом смысле он имеет репутацию прекрасного охотника!
— Да, — сказал Бернар, сжимая кулаки, — но пусть он лучше не охотится на моих землях, или горе этому браконьеру!
Бернар произнес эти слова с такой угрозой в голосе, что Франсуа посмотрел на него в растерянности.
— Эй, — сказал он, — что с тобой?
— Подойди сюда! — сказал Бернар.
Молодой человек повиновался.
Бернар одной рукой обнял своего товарища, а другой — поднес письмо Шолле к его глазам.
— Что ты скажешь об этом письме? — спросил он.
Франсуа посмотрел сначала на Бернара, затем на письмо, а потом начал читать: «Дорогая Катрин!»
— О! — сказал он, прерывая чтение. — Твоя кузина!
— Да! — сказал Бернар.
— Понятно, но мне все-таки кажется, что язык бы у него не сломался, если бы он назвал ее мадемуазель Катрин, как все делают!
— Да, поначалу… но подожди, ты еще не дочитал!
Франсуа продолжил чтение, постепенно понимая, о чем идет речь.
«Дорогая Катрин!
Я узнал, что вы возвращаетесь после продолжительного отсутствия, во время которого я вас едва видел, когда ненадолго приезжал в Париж, и даже не мог поговорить с вами. Мне кажется, что не имеет смысла говорить вам, что в течение этого времени Ваш милый образ не выходил у меня из головы, и я все дни и ночи напролет думал о вас. И я еще раз хочу повторить вам то, что уже писал: я поеду вам навстречу по направлению к Гондревилю, и надеюсь, что найду вас после возвращения более разумной, чем до вашего отъезда, и что воздух Парижа заставил вас забыть об этом дуралее Бернаре Ватрене. Ваш верный обожатель Луи Шолле»
— О! — воскликнул Франсуа, — так это написал Парижанин?
— Как видишь! Этого дуралея Бернара Ватрена! Ты только послушай!
— Ах да! Но… а мадемуазель Катрин?
— Да, вот именно, Франсуа: а мадемуазель Катрин?
— Ты думаешь, что он поехал ее встречать?
— А почему бы и нет? Эти городские щеголи ни перед чем не остановятся! Да и зачем стесняться такой деревенщины, как я!
— Ну, а ты-то что скажешь?
— Я? Теперь?!
— Боже мой! Уж ты-то знаешь, какие у вас отношения с мадемуазель Катрин!
— Я это знал до ее отъезда, но теперь, после ее почти двух летнего пребывания в Париже, кто знает?
— Но ты же ездил ее навещать!
— Всего лишь два раза, но уже восемь месяцев, как я ее не видел… А за восемь месяцев в голове у девушки бывает столько разных мыслей!
— Боже мой, что за мрачные мысли! — воскликнул Франсуа. — Я знаю мадемуазель Катрин, и я отвечаю за нее! — добавил он уверенно.
— Франсуа, Франсуа, даже лучшая из женщин, если и не лгунья, то, по крайней мере, кокетка! Эти восемнадцать месяцев пребывания в Париже… Ах!
— Я тебе повторяю, что ты найдешь ее по возвращении такой же, как и до отъезда — верной и смелой!
— О, если она только сядет в его экипаж, то я… — воскликнул Бернар с угрозой в голосе.
— Тогда что? — спросил Франсуа с испугом.
— Эти две пули, — сказал Бернар, доставая из кармана две пули, которые он пометил крестиком с помощью ножа Матье, — эти две пули, которые я пометил условным знаком для охоты на кабана…
— И что? — Одна из них будет предназначена ему, а другая — мне!
И, вставив обе пули в ствол ружья, он закрепил их с помощью пыжей.
— Подойди сюда, Франсуа! — сказал он.
— Ах, Бернар, Бернар! — попытался было возразить молодой человек.
— Я тебе сказал, подойди сюда! — угрожающе закричал Бер нар. — Ты слышишь, Франсуа?!
И он с силой увлек его за собой, но внезапно остановился, услышав за дверью шаги своей матери.
— Моя мать, — прошептал он.
— А, старушка! — сказал Франсуа, облегченно вздохнув и потирая руки: он надеялся, что присутствие матери заставит Бернара изменить свои ужасные намерения.
Добрая женщина вошла с улыбкой на устах, держа в руках чашечку кофе на блюдечке, на котором, как обычно, лежали два поджаренных кусочка хлеба.