Уголком глаза Фрэнсис видел, что рука Шона поползла под блузу. "Сейчас это случится", — подумал он и в тот же момент услышал громкий звук револьверного выстрела и стук пули, ударившей в жестянку внутри мешка. Фрэнсис весь подобрался в ожидании взрыва, но происходило что-то непонятное… взрыва не последовало. Шон стремительно выстрелил в жестянку еще три раза подряд. Фрэнсис видел, как газолин растекался по всему мешку. У него мелькнула мысль, опередившая глухой стук пуль: Шон ошибся, пули не воспламеняют газолин, а может быть, в жестянку налили керосин.
Он почувствовал тяжелое тошнотворное разочарование. Теперь Шон стрелял в толпу, стараясь высвободить свою винтовку, и безнадежно звал своих людей вступить в драку. Фрэнсис видел, что капитан и еще с дюжину солдат замыкают Шона в свой круг. Все это происходило с быстротой мысли. Он ощутил последнюю, все сметающую волну гнева и отчаяния. Медленно, словно закидывая удочку на семгу, Фрэнсис отвел руку назад и бросил свой факел. Его меткость была великолепна. Пылающий факел, изогнувшись дугой, пролетел как комета в ночи и попал прямо в середину пропитанного газолином мешка.
Мгновенно громадная волна звука и света ударила по нему. Он едва успел ощутить яркую вспышку, как земля содрогнулась, раздался ужасающий взрыв, и порыв опаленного воздуха отбросил его назад в грохочущую тьму.
Фрэнсис никогда раньше не терял сознания. Ему казалось, что он падает, падает куда-то в пустоту и черноту, стараясь за что- нибудь ухватиться и не находя никакой опоры, падает в ничто, в забвение. Когда он пришел в себя, то понял, что лежит на земле, слабый и обмякший, но целый и невредимый, а Шон таскает его за уши, чтобы привести в чувство. Фрэнсис смутно увидел над собой красное небо. Вся кипарисовая роща пылала с треском и ревом, как погребальный костер.
— Прикончили пушку?
Шон с облегчением прекратил мять его уши и сел.
— Да, прикончили. И с ней человек тридцать солдат Вая разнесло на куски, — белые зубы резко выделялись на его обожженном лице. — Мой друг, я поздравляю вас. В жизни своей не видал такого прелестного убийства. Еще одно такое и можете считать меня христианином.
Несколько следующих дней отец Чисхолм провел в ужасном смятении ума и духа. Физической реакцией на эти события была почти полная прострация.
Фрэнсис не был мужественным героем романа. Он был просто невысоким коренастым человеком далеко за сорок, страдающим одышкой. Теперь Фрэнсис плохо чувствовал себя и у него кружилась голова. Голова болела так, что приходилось несколько раз на день тащиться в свою комнату и погружать раскалывающийся от боли лоб в широкогорлый кувшин с холодной водой. Но эти физические страдания были ничем по сравнению со страшной душевной мукой. В нем беспорядочно мешались чувства торжества и раскаяния, и тяжелое неотступное чувство изумления, что он, священник, слуга Бога, должен был поднять руку на своих ближних и убивать их. Отец Чисхолм находил очень слабое оправдание в том, что спасал своих людей. Воспоминания об обмороке после взрыва причиняли ему очень странную пронзительную боль. Была ли смерть похожа на это? Полное забвение…
Никто, кроме Полли, не подозревал, что он выходил из миссии в ту ночь. Фрэнсис видел, как она переводила спокойный взгляд с его молчаливой и пришибленной фигуры на обугленные пни кедров, обозначавшие остатки орудийного окопа. В банальной фразе, которую Полли ему сказала, чувствовалось безграничное понимание:
— Кто-то оказал нам громадную услугу, убрав эту противную пушку.
Бои продолжались в предместьях и в предгорьях к востоку от города. На четвертый день до миссии дошли слухи, что Вай начинает проигрывать сражение.
Конец этой недели наступил серый и хмурый, на небе собирались тяжелые дождевые тучи. В субботу стрельба в Байтане почти прекратилась, изредка только то там, то здесь судорожно гремело несколько выстрелов. Наблюдая с балкона, отец Чисхолм видел вереницы людей в зеленой форме Вая, отступающих через Западные ворота. Многие из них побросали оружие из страха попасть в плен и быть расстрелянными как бунтовщики. Фрэнсис знал: это признак того, что Вай потерпел поражение и не смог прийти к компромиссу с Наяном. За верхней стеной миссии, где бамбуковый тростник прятал их от наблюдения из города, собралось множество этих разбежавшихся солдат. Их нерешительные и откровенно испуганные голоса были слышны в миссии. Часа в три, когда отец Чисхолм, слишком обеспокоенный, чтобы отдыхать, шагал по двору, к нему подошла взбудораженная сестра Клотильда.
— Анна бросает пищу через верхнюю стену, — запричитала она, жалуясь. — Я уверена, что ее солдат здесь… они разговаривали.
Его собственные нервы были напряжены до предела.
— Нет никакого вреда в том, чтобы дать пищу тем, кто в ней нуждается.
— Но это же один из этих головорезов. О Господи! Они же перережут нам глотки!
— А вы поменьше думайте о собственном горле, — он вспыхнул от досады. — Мученичество — легкий путь на небо.
С наступлением сумерек массы разбитых войск Вая повалили из всех городских ворот. В страшном беспорядке они шли через Маньчжурский мост, поднимались вверх по склону Холма Зеленого Нефрита и шли мимо миссии. На грязных лицах было отчетливо написано желание поскорее удрать.
Наступившая ночь была темной и полной беспорядочных криков и выстрелов, скачущих галопом лошадей и яркого блеска факелов вдалеке на равнине. Священник стоял у нижних ворот миссии и наблюдал происходящее с чувством странной подавленности. Вдруг он услышал за собой осторожные шаги. Отец Чисхолм обернулся и увидел Анну. Ее пальто было наглухо застегнуто, в руках она несла узел. Он почти не удивился.
— Куда ты идешь, Анна?
С подавленным криком она отпрянула назад, но тут же вновь обрела свою угрюмую дерзость.
— Это мое личное дело.
— Ты не скажешь мне?
— Нет.
Фрэнсис почему-то успокоился и взглянул на все иначе: бесполезно удерживать ее насильно.
— Ты решила уйти от нас, Анна. Это очевидно. И что бы я ни сказал тебя нельзя заставить изменить твое намерение.
Она сказала с горечью:
— Вы поймали меня сейчас. Но в следующий раз вам это не удастся.
— Тебе не придется ждать следующего раза, Анна, — он вынул ключ из кармана и отпер калитку. — Иди, ты свободна.
Фрэнсис почувствовал, что она вздрогнула от изумленья, и почти ощутил на себе взгляд ее сумрачных горячих глаз. Потом, без слова прощания или благодарности, Анна прижала к себе узел и бросилась бежать. Ее бегущая фигура скоро затерялась в толпе на дороге.
Он стоял с непокрытой головой, и толпа непрерывно текла мимо него. Теперь исход превратился в беспорядочное бегство.
Вдруг крики сделались громче, и священник увидел в качающемся блеске факелов группу всадников. Они быстро приближались, прокладывая себе дорогу сквозь медленный поток пеших, задерживавший их. Когда они поравнялись с калиткой, один из всадников осадил своего взмыленного коня. В свете факела отец Чисхолм увидел полное невероятной злобы, похожее на череп лицо с узкими щелками глаз и низким покатым лбом. Всадник выкрикнул полное ненависти оскорбление и угрожающе поднял руку с оружием. Фрэнсис не шевельнулся. Его полная неподвижность, безразличная и отрешенная, по-видимому, привела того в замешательство. Мгновение он колебался, а сзади раздались настойчивые крики: "Вперед, вперед, Ваи… в Доуэнлай… они догоняют!"