Минуту-другую они лежат молча, тесно прижавшись друг к другу на ковре цвета увядающей розы. Потом он проводит рукой вдоль ее спины — шелковистая гладкая кожа, словно теплая слоновая кость, — и прижимает ее к себе еще теснее.
— Пари держу, что все-таки смогли.
Она отрицательно качает головой:
— Я же всегда пряталась за кем-нибудь другим!
— Вроде Смуглой леди сонетов. — Он целует ее волосы. — Ты раньше никогда об этом не упоминала.
— Ну… на самом деле эти отношения были не очень-то счастливыми.
— Будь хорошей девочкой. Выкладывай!
Полусмеясь-полусмущенно она шепчет:
— Майлз, это же очень личное.
— Да я ни одной живой душе не скажу.
Она с минуту колеблется.
— Ну… Одно могу сказать. Кем бы он ни был на самом деле, но Лебедем Эйвона [103] он не был никогда.
Он поворачивается к ней, взволнованно и удивленно:
— Ты что, хочешь сказать, что все это написал-таки Бэкон? [104]
— Вовсе нет, дорогой. Я хочу сказать, что единственное воспоминание о прошлом, которое ему так никогда и не удалось вызвать в собственной памяти в часы молчаливого раздумья, было о такой элементарной вещи, как ванна. Вот я и вышла из всего этого такой отстраненной. Откровенно говоря, я только и могла выдержать все это, если находилась на таком расстоянии от него, чтобы перекрикиваться можно было. Помню, я как-то встретила его на Старом Чипсайде [105] , он шел, похлопывая себя ладонью по лысине и без конца повторяя одну и ту же строку… просто не мог придумать следующую. Пришлось просто прокричать ему новую с другой стороны улицы… я остановилась около девчонки, торговавшей лавандой, — надо же мне было как-то оберечь себя.
— Какая же это была строка?
— «Не знаю я, как шествуют богини…» [106]
— И что же ты ему крикнула?
— «От вас несет, как от свиньи в мякине!» Или как там выражались в елизаветинские времена.
Он улыбается:
— С тобой не соскучишься!
— Да все они одинаковые! Если бы историки литературы не были такими злыднями, они давным-давно поняли бы, что у меня был ужасно тяжелый период между Римской империей и изобретением внутреннего водоснабжения.
Он некоторое время молчит.
— Если бы только я с самого начала понял, что ты — настоящая — ничего не принимаешь всерьез.
Ее рука скользит к низу его живота.
— Так-таки — ничего?
— Кроме этого.
Она щиплет его за складочку кожи у пупка.
— Я всего лишь такая, какой хочешь видеть меня ты.
— Тогда, значит, это — не реальная ты.
— Это — реальная я.
— Тогда ты можешь рассказать мне правду про Смуглую леди.
— Мой милый, да она тебе нисколечко не понравилась бы. Она была точно как сестра Кори.
— Что — буквально? Физически похожа на сестру Кори? Не может быть!
— Как вылепленная. По странному совпадению.
И опять он поворачивается к ней в сильнейшем удивлении:
— Эрато, ты не… ты надо мной не смеешься?
— Разумеется, нет, Майлз. — Она поднимает глаза и встречается с ним взглядом. — Я очень рада была бы над тобой посмеяться.
Он роняет голову на ковер и устремляет глаза в потолок:
— Господи Боже мой! Черная!
— Мне казалось, мы с тобой остановились на шоколадно-коричневой, дорогой.
— И ты не была против?
Она вздыхает:
— Дорогой, ну конечно же я пошутила. Про то, как шла по Старому Чипсайду. Просто я была чем-то у него в мозгу. Просто это что-то в его мозгу удивительно похоже на что-то в твоем. Разница только в том, что ты не хочешь оставить его там.
Я не имею в виду только тебя лично: все вы, сегодняшние, этого не хотите. Все должно быть «реальным», «настоящим», иначе оно просто не существует. Ты же прекрасно знаешь, что реальная «настоящая я» — это я воображенная. Я реальна в твоем смысле слова потому, что ты хочешь этого. Именно это я и имела в виду пару минут назад.
— Но ведь это именно ты явилась и вполне реально сидела на моем письменном столе в самый первый раз.
— Дорогой, мне просто хотелось посмотреть, как это — быть по-настоящему реальной. Естественно, надо было выбрать — для кого стать реальной. Столь же естественно, что я выбрала тебя. Вот и все дела. Если смотреть на вещи реально.
Несколько секунд они лежат молча. Потом он слегка отодвигается:
— Может, теперь полежим на кровати?
— Конечно, милый.
Она поднимается и помогает подняться ему. Они нежно обнимают друг друга, губы к губам, идут — рука в руке и удобно устраиваются на кровати в той же самой позиции: ее голова у него на плече, его рука обвивает ее плечи, ее правая нога закинута на его ноги. Он произносит:
— Совсем забыл, какой из не поддающихся написанию вариантов это был.
— Двадцать девятый.
— А я думал, тридцатый.
— Нет, дорогой. Это же второй после двадцать седьмого, а двадцать седьмой был тот, где ты заставил меня… — Она теснее прижимается к нему. — Ну, сам знаешь. Ты жестокий-жестокий.
— Ты хочешь сказать, когда ты заставила меня заставить тебя…
— Ш-ш-ш…
Она целует его плечо. Часы удовлетворенно тикают, вынашивая очередное «ку-ку». Мужчина на кровати произносит, обращаясь к потолку:
— Ни за что бы не поверил. Как мы с тобой делаем это все более невозможным от раза к разу.
— Я же тебе говорила. О маловер!
— Я помню, дорогая. — Его рука скользит вниз по ее нежной спине, потом легонько похлопывает. — Ты и сестра Кори.
Она опять небольно щиплет его за складочку кожи.
— Я как сестра Кори.