Таким образом, если, как я и предполагал, не выходить за пределы усадьбы, никто, кроме Жозефины, не узнает, что я нахожусь в Жювиньи.
Я сообщил Альфреду о своем недавнем приобретении и с огромным трудом убедил его не включать меня в состав генерального совета. Мой друг утверждал, что если я соглашусь на это назначение, то, безусловно, стану одним из светочей департамента. К сожалению, такая перспектива не прельщала меня.
Альфред уже привык, что я внезапно появляюсь в Рёйи и исчезаю в самую неожиданную минуту, поэтому я не собирался предупреждать его о предстоящем отъезде. К тому же я не надеялся что-либо утаить от его вездесущих шпионов, но рассчитывал на молчание друга.
Вечером, когда мы ужинали, Альфред вдруг сказал:
— Как жаль, что ты не игрок!
— Ты так считаешь? — спросил я.
— Да.
— Почему же?
— Я всегда жалел тех, кому неведома эта страсть, ведь она придает жизни такую остроту, что забываешь обо всем на свете.
— Что же случилось бы, если бы я был игроком?
— Ты бы поехал в Хомбург и встретил там достойного партнера.
— Господина де Шамбле?
— Верно; он только что должен был туда отправиться. Впрочем, кажется, это для тебя не новость, не так ли?
— Да, — улыбнулся я. — Мне это уже известно.
— И ты даже не удосужился сообщить, что по вине графа мы скоро расстанемся на несколько дней, неблагодарный друг?
— Разве мы должны расстаться?
— А как же! Всякий новый владелец поместья, будучи таким собранным человеком, как ты, должен посетить свои приобретения, а если он к тому же и светский человек, вроде тебя, он, конечно, деликатно подождет, когда уедет прежний хозяин, и лишь затем направится туда.
— Может быть, ты еще собираешься дать мне очередной дельный совет, если я туда отправлюсь? — спросил я с улыбкой.
— Разве ты находил плохими те советы, что я давал тебе до сих пор?
— Нет, напротив! Поэтому-то я снова прошу их у тебя.
— Я не думаю, что тебе сейчас следует чего-то опасаться — господин де Шамбле будет в Хомбурге до тех пор, пока не растратит все свои деньги. В тот день, когда его двести тысяч улетучатся, он совершенно неожиданно явится в Берне. Я говорю «в тот день», но ты понимаешь, что это может случиться и ночью. Так вот, человек, только что израсходовавший двести тысяч франков, обычно бывает не в духе, хотя ему предстоит проиграть еще четыреста тысяч франков, и лучше держаться от него подальше. Сколько времени граф может оставаться в Берне после продажи имения?
— Он попросил полгода, но я согласился на год и готов продлить этот срок, насколько он пожелает.
— Я понимаю: тебя устраивает, что господин де Шамбле будет жить неподалеку от Жювиньи (я полагаю, что отныне это твоя любимая усадьба), ведь новый хозяин всегда найдет, о чем спросить прежнего владельца, и тот даст ему какой-нибудь полезный совет, если они сохранят хорошие отношения. Теперь, коль скоро ты можешь превозмочь свою неприязнь, помирись с аббатом Мореном — по-моему, вы с ним не очень-то ладите, — если только ты не силах раздавить его как гусеницу. В этом я тебе помогу. У меня имеются кое-какие сведения относительно монастыря урсулинок, которые пригодятся на суде и вызовут всеобщее возмущение. К тому же одна из моих теток — двоюродная сестра его высокопреосвященства архиепископа Парижского.
— Право, дорогой Альфред, я заранее благодарю тебя за заботу, — ответил я, — даже если бы ты читал мои мысли, ты не понял бы меня лучше. Я действительно не люблю аббата Морена и полагаю, что и он меня ненавидит. Но разве этот человек может мне навредить?
— Дружище, есть такая пьеса некоего Мольера… Я не знаю, читал ли ты ее, она называется «Тартюф». Там идет речь об одном святоше, который домогается любви госпожи Эльмиры, жены своего покровителя, и ради этого устраивает всякие пакости — я уже не помню, какие именно. Если ты их тоже позабыл, возьми в моей библиотеке сочинения Мольера и перечитай «Тартюфа» на досуге — это неплохое занятие. До свидания!
С этими словами Альфред поднялся и вышел, предоставив мне свободу действий.
В одиннадцать часов вечера я направился в конюшню и оседлал коня. В два часа ночи я приехал в Жювиньи, разбудил Жозефину и расположился в зеленой комнате, попросив старушку никому не рассказывать о моем приезде.
Целый день я гулял по парку, узнавая места, которые упоминала г-жа де Шамбле. По-моему, я уже говорил Вам, что странным образом сильнее ревновал графиню к покойному г-ну де Монтиньи, нежели к живому г-ну де Шамбле, и та пора ее жизни беспокоила меня не на шутку.
Я предупредил Жозефину, что г-жа де Шамбле приедет к обеду, и попросил как следует принять ее крошку, как она называла Эдмею.
Славная кормилица несказанно обрадовалась.
В четыре часа я уже стоял у ограды, устремив взгляд вдаль, на дорогу.
В половине пятого показался наемный экипаж, двигавшийся настолько быстро, насколько этого можно было добиться от тощей лошади, которую возница подстегивал с удвоенной силой.
В вознице я узнал Грасьена; в глубине кареты виднелась женщина, закутанная в черную мантилью.
Я бросился было навстречу Эдмее, но подумал, что наша встреча произойдет тогда посередине деревни и это привлечет к нам с Эдмеей ненужное внимание.
Уверенный в том, что графиня меня тоже заметила, я, напротив, вернулся за ограду и стал ждать.
Пять минут спустя Грасьен въехал в ворота и, увидев меня, остановился. Я вскочил на подножку кареты и заключил Эдмею в объятия.
От ограды до крыльца дома было пятьдесят шагов, а от ограды до массива деревьев всего два шага. Я увел Эдмею за деревья и прижал к себе.
В минуты волнения слова бессильны передать наши чувства, и лишь молчание, прерываемое вздохами и радостными возгласами, молчание, призванное выразить острейшие переживания, способно рассказать о том, что мы испытываем.
Я помню, что каждый из нас беспрестанно повторял дорогое ему имя и шептал «люблю тебя»; я помню, как мы смотрели друг на друга, все еще не веря собственному счастью. Наши соприкасавшиеся сердца трепетали, и бесконечная радость разливалась по нашим жилам — вот и все, что я помню, но не в силах описать это.
Мы стояли, возможно, с четверть часа и бормотали нечто бессвязное, а затем каким-то образом оказались на скамейке в объятиях друг друга и здесь, наконец, смогли вздохнуть.
Не стоит и пытаться рассказать бесстрастным людям о том, что чувствуешь в такие минуты, когда горячая кровь бешено стучит в висках; тем же, кому довелось это испытать, не надо ничего объяснять — они и так никогда этого не забудут.
Мы пришли в себя, лишь заслышав шаги Жозефины, позвавшей нас к обеду.
Старушка позаботилась накрыть стол на двоих не в столовой, а на первом этаже в небольшом будуаре, выходящем в сад; его окно было буквально закупорено завесой из розовых кустов, смягчавших свет заходящего солнца, так что лишь редкие лучи могли проникнуть в комнату сквозь заслоны из цветов и листьев.