— Тогда закройте эту дверь и выслушайте меня.
Кардинал поклонялся, послушно закрыл дверь и указал королю на кресло, в которое тот сел, вернее почти упал.
Кардинал, оставшийся стоять, ждал.
Король медленно поднял глаза и с минуту смотрел на него.
— Господин кардинал, — сказал он, — я был не прав.
— Не правы, государь? В чем?
— В том, что я сделал.
Кардинал в свою очередь пристально посмотрел на короля.
— Государь, — сказал он, — я полагаю, что между нами обязательно должно было состояться большое объяснение — одно из ясных, четких, определенных объяснений, не оставляющих ни сомнения, ни облачка, ни тени; слова, только что произнесенные вашим величеством, позволяют мне думать, что час этого объяснения настал.
— Господин кардинал, — сказал Людовик XIII, вставая, — я надеюсь, вы не забыли…
— … что вы — король Людовик Тринадцатый, а я — его нижайший слуга кардинал де Ришелье? Нет, государь, будьте спокойны. Но, однако, со всем глубоким уважением, испытываемым к вашему величеству, я прошу позволения высказать вам всё. Если я буду иметь несчастье вызвать раздражение вашего величества, обещаю уехать так далеко, что вы навсегда будете избавлены и от досадной необходимости меня видеть, и от неприятных ощущений при звуке моего имени. Если, напротив, вы сочтете мои доводы разумными, мои оправдания и жалобы справедливыми, вам достаточно будет произнести с той же интонацией, с какой вы только что сказали «Я был не прав», всего три слова: «Кардинал, вы правы», и мы сбросим прошлое в пропасть забвения.
— Говорите, сударь, — сказал король, — я вас слушаю.
— Государь, начнем, прошу вас, с того, что не может быть оспорено: с моего бескорыстия и честности.
— Разве я когда-нибудь подвергал их сомнению? — спросил король.
— Нет, но ваше величество позволяли подвергать их сомнению в своем присутствии, и это ваша большая вина.
— Сударь! — сказал король.
— Государь, либо я скажу всё, либо буду молчать. Ваше величество приказывает, чтобы я молчал?
— Нет, клянусь чревом Христовым, как говорил король, мой отец! Наоборот, я вам приказываю говорить, но избавьте меня от упреков.
— Однако я обязан высказать вашему величеству те упреки, каких, по моему мнению, вы заслуживаете.
Король встал, топнул ногой, прошел от кресла к окну, от окна к двери, от двери снова к креслу, посмотрел на безмолвного Ришелье и в конце концов уселся со словами:
— Говорите; повергаю мою королевскую гордость к подножию распятия. Я готов выслушать все.
— Я сказал, государь, что хотел бы начать с моего бескорыстия и честности. Соблаговолите меня выслушать.
Людовик XIII кивнул.
— Мое личное имущество, — продолжал кардинал, — дает двадцать пять тысяч ливров ренты. Король пожаловал мне шесть аббатств, приносящих сто двадцать пять тысяч ливров. Всего, следовательно, у меня сто пятьдесят тысяч ливров ренты.
— Я это знаю, — сказал король.
— Ваше величество несомненно знает также, что я — естественно, речь идет о том времени, когда я был министром, — окружен заговорами, постоянно рискуя получить удар кинжалом; следовательно, для защиты мне пришлось иметь телохранителей во главе с капитаном.
— И это мне известно.
— Так вот, государь, я отказался от шестидесяти тысяч ливров пенсиона, которые вы мне предложили после взятия Ла-Рошели.
— Я это помню.
— Я отказался от адмиральского жалованья в сорок тысяч ливров. Я отказался от адмиральских прав — это сто тысяч экю, — вернее, принял их, но подарил государству. Наконец, я отказался от миллиона, предложенного мне финансистами за то, чтобы их не преследовали. Их продолжали преследовать, и я заставил их передать десять миллионов в королевскую казну.
— Все это неоспоримо, господин кардинал, — сказал король, приподнимая шляпу, — и мне доставляет удовольствие сказать, что вы самый честный человек в моем королевстве.
Кардинал поклонился.
— И кто же, — продолжал он, — выступает моими врагами перед вашим величеством? Кто обвиняет меня перед лицом Франции и клевещет на меня перед лицом Европы? Те, что должны были бы, подобно вам, государь, первыми отдать мне справедливость: его королевское высочество монсеньер Гастон, ваш брат, ее величество царствующая королева Анна, ее величество королева-мать.
Король вздохнул: кардинал прикоснулся к его ране.
— Его королевское высочество Месье, — продолжал Ришелье, — всегда ненавидел меня. Чем ответил я на его ненависть? Целью заговора Шале было не больше не меньше как убить меня. Признания всех, в том числе и монсеньера, были ясны и определенны. Как отомстил я? Я женил его на богатейшей наследнице королевства, мадемуазель де Монпансье, я добился для него у вашего величества владений и титула герцога Орлеанского. Сейчас у монсеньера Гастона полтора миллиона дохода.
— То есть он богаче меня, господин кардинал.
— Королю нет необходимости быть богатым, ему доступно все, что он захочет: когда королю нужен миллион, он требует миллион — и всё.
— Это верно, — сказал король, — ибо позавчера вы дали мне четыре миллиона, а вчера полтора.
— Следует ли мне напоминать вашему величеству о том, как гневается на меня королева Анна Австрийская, и обо всем, что она против меня предпринимала; что же считает она моим преступлением? Почтение сковывает мне уста.
— Нет, говорите, господин кардинал. Я могу, я должен, я желаю все выслушать.
— Государь, великое несчастье монархов, великое бедствие государств — браки королей с иноземными принцессами: королевы, являющиеся то из Австрии, то из Италии, то из Испании, приносят на трон семейные симпатии, становящиеся в какой-то момент государственным преступлением. Сколько королев похищали и будут еще похищать ради отца или братьев меч Франции из-под изголовья короля — своего мужа! Что происходит в результате? Измена налицо, но истинных виновников покарать нельзя, поэтому удары наносятся вокруг них и падают головы, которые не должны были упасть. Королева Анна, после того как она была участницей заговора в пользу Англии, озлобленная против меня, ибо видит во мне борца за Францию, сегодня плетет заговор вместе с Испанией и Австрией.
— Я знаю, знаю, — произнес король сдавленным голосом, — но королева Анна не имеет никакой власти надо мной.
— Это верно. Однако можете ли вы сказать то же о королеве Марии, государь? О королеве Марии, наиболее жестоком из трех моих врагов, потому что именно ей я был более всего предан, потому что для нее я больше всего сделал?
— Простите ее, господин кардинал.
— Нет, государь, я ее не прощу.
— Даже если я вас попрошу об этом?
— Даже если вы мне это прикажете; как я сказал, поскольку ваше величество пришли ко мне, надо, чтобы здесь вам была высказана вся правда.