Испанский офицер, состоявший на службе герцога Савойского, увидел, что его господина сейчас возьмут в плен, и, поспешив ему на помощь, пронзил своей длинной шпагой плечо нашего храбреца.
Латиль закричал не столько от боли, сколько от досады, видя, что его добыча ускользает, и бросился на испанца со шпагой наперевес.
Хотя шпага капитана была на шесть дюймов короче шпаги его противника, бравый капитан, мастерски владевший оружием, тотчас же почувствовал свое превосходство; несколько мгновений спустя испанец получил две раны и рухнул на землю с криком:
— Спасите моего государя!
Услышав эти слова, Латиль перескочил через раненого и устремился в погоню за двумя всадниками; однако благодаря своим маленьким и крепким горным лошадям они успели ускакать далеко и были уже вне пределов досягаемости.
Латиль снова пришел в ярость из-за того, что упустил такую прекрасную добычу, но все же у него остался испанский офицер: будучи не в состоянии защищаться, тот сдался на милость победителя.
Между тем в ретраншементах неприятеля царило смятение. Герцог де Монморанси, первым поднявшийся на крепостную стену, удерживал свою позицию; мощными ударами он отбрасывал всех, кто пытался к нему приблизиться, и, таким образом, расчищал место для следовавших за ним солдат.
Граф де Море подошел к редуту с противоположной стороны и вскоре встретился с герцогом; узнав друг друга, они обнялись посреди окружавших их савойцев.
Не выпускал друг друга из объятий, соратники приблизились к стенным зубцам; герцог принялся в честь победы размахивать одним из французских флагов, которые он первым водрузил на стене равелина, а граф де Море — захваченным савойским знаменем; затем они поклонились Людовику XIII и, опустив перед ним штандарты, одновременно воскликнули:
— Да здравствует король!
Два года спустя обоим героям суждено было погибнуть с тем же возгласом на устах.
— Пусть никто не поднимается на редут прежде короля, — произнес кардинал громким голосом.
В это же время появился Латиль, очевидно слышавший эти слова.
У всех выходов расставили часовых, и Монморанси с Море лично открыли потерну Желасской крепости королю и кардиналу.
Людовик XIII и Ришелье въехали туда верхом с мушкетами на боку в знак того, что они прибыли как завоеватели, и судьба побежденных, взятых в плен в результате штурма, теперь зависела от их доброй воли.
Прежде всего, король обратился к герцогу де Монморанси с такими словами:
— Мы знаем, господин герцог, что является предметом ваших чаяний, и после окончания похода подумаем о том, чтобы сменить ваше оружие на другое; конечно, новое вряд ли будет более твердого закала, чем прежнее. Но, благодаря золотым лилиям, которые его украсят, оно заставит повиноваться вам даже маршалов Франции.
Моиморанси поклонился.
Король официально пообещал ему то, чего, как известно, он желал больше всего на свете, а именно, меч коннетабля.
— Государь, — показывал королю знамя полковника Белона, сказал граф де Море, — позвольте мне иметь честь возложить к ногам вашего величества этот захваченный мной штандарт.
— Я принимаю его, — ответил Людовик XIII, — и взамен дарю вам это белое перо, надеясь, что вам будет угодно носить его на своей шляпе в память о вашем брате, который вам его преподнес, и о нашем отце, чью шляпу в сражении при Иври украшали три таких же пера.
Граф де Море хотел поцеловать руку Людовика XIII, но король раскрыл свои объятия и сердечно его обнял.
Затем он отцепил от шляпы, которую одолжил ему герцог де Монморанси, одно из трех перьев плюмажа, и вручил его Антуану де Бурбону вместе с усыпанной бриллиантами застежкой.
В тот же день, около пяти часов вечера, король Людовик XIII вступил в Сузу, после того как здешние власти преподнесли ему на серебряном блюде ключи от города.
Король Людовик XIII был в упоении: менее чем за год он вторично заслужил титул победителя и торжественно въехал в город, покоренный силой оружия.
Таким образом, все, что обещал его величеству кардинал, сбылось: Ришелье предрекал, что 7 марта король проведет ночь в Сузе — так оно и случилось. Однако кардинал, осведомленный обо всем на свете и более дальновидный, чем король, не был настолько же спокойным, как тот.
Ришелье знал, что в ходе сражения были исчерпаны все боевые запасы французской армии; Людовик XIII тоже об этом знал, но на радостях после удачного дня забыл.
Кардиналу было известно и то, о чем король не подозревал: у армии было достаточно провианта, но плохая погода и скверные дороги не позволили его доставить.
Ришелье знал также, что Казаль осаждают испанцы, и понимал, что если герцог Савойский станет упорно продолжать военные действия, удерживавшие французов в восьми-десяти днях пути от окруженного города, что было нетрудно, учитывая нашу нужду в боеприпасах, то Казаль, доведенный до крайности, невзирая на героизм Гюрона, командовавшего местным гарнизоном, а также на самоотверженное поведение его жителей, присоединившихся к солдатам для защиты города, будет вынужден открыть свои ворота испанцам. Действительно, последние известия, полученные из Казаля, подтверждали, что его обитатели, уже истребившие всех лошадей, собак и кошек, принялись охотиться на тех гнусных животных, которых человек способен есть, лишь когда он умирает с голода.
Поэтому в тот же вечер Ришелье созвал своих маршалов, генералов и старших офицеров, а затем подошел к королю и осведомился, не помешает ли его величеству усталость ненадолго задержаться после совета.
Король, казавшийся почти столь же веселым, как в тот день, когда по его приказу убили маршала д’Анкра, ответил:
— Поскольку всякий раз, когда ваше высокопреосвященство хочет поговорить со мной, речь идет о благе государства и славе моей короны, я готов и всегда буду готов предоставить вам аудиенцию.
Когда совет подошел к концу, король, осыпанный всевозможными похвалами, подошел к кардиналу.
— Ну вот, ваше высокопреосвященство, теперь мы одни, — произнес он, усаживаясь и указывая кардиналу на стул.
Ришелье занял место рядом с королем по велению его величества.
— Говорите, я вас слушаю, — сказал Людовик XIII.
— Государь, — начал кардинал, — я полагаю, что ваше величество получило сегодня полное удовлетворение за нанесенное оскорбление и надеюсь, что стремление к тщетной славе не вынудит вас продолжать войну, которая немедленно может завершиться почетным миром.
— Дорогой кардинал, — произнес король, — по правде сказать, я вас совсем не узнаю: вы жаждали войны, вопреки всеобщему мнению, и вот, стоило нам выступить в поход, как вы предлагаете заключить мир.