Он поднялся.
— И вот еще о чем я думаю: обе они у меня в руках, и невестка, и свекровь; у меня есть доказательства адюльтера одной и соучастия в убийстве Генриха Четвертого другой; но когда обвинения эти готовы вырваться из моего горла, я душу их, я молчу, чтобы не компрометировать славу французской короны.
— Дядюшка! — вскричала в испуге г-жа де Комбале.
— О, у меня есть свидетели, — продолжал кардинал. — Госпожа де Белье и Патрокл против Анны Австрийской. И та, которую замуровали, против Марии Медичи. Я разыщу ее в скопище кающихся грешниц, бедную мученицу, а если она умерла — заставлю говорить ее труп.
Он взволнованно прошелся по комнате.
— Милый дядя, — сказала г-жа де Комбале, встав у него на дороге, — не говорите об этом сегодня, вы все обдумаете завтра.
— Вы правы, Мария, — отвечал Ришелье, силой своей необычайной воли вернув себе самообладание. — Что вы делали сегодня? Откуда приехали?
— Я была у госпожи де Рамбуйе.
— Что там было? Что создали прекрасного? Что хорошего говорили у знаменитой Артенисы? — спросил кардинал, пытаясь улыбнуться.
— Нам представили молодого поэта, приехавшего из Руана.
— Что у них там, в Руане, мануфактура по выделке поэтов? Трех месяцев не прошло, как из дорожной кареты появился Ротру.
— Вот именно Ротру нам его и представил как одного из своих друзей.
— И как зовут этого поэта?
— Пьер Корнель.
Кардинал покачал головой и пожал плечами, что должно было означать; «Не знаю».
— И конечно, он явился с какой-нибудь трагедией в кармане?
— С комедией в пяти актах.
— Под названием?
— «Мелита».
— Это имя не из истории.
— Нет, сюжет придуман автором. Ротру уверяет, что его друг затмит всех поэтов прошлых, настоящих и будущих.
— Наглец!
Госпожа де Комбале, видя, что затронула деликатную струну, поспешила сменить тему.
— А потом, — продолжала она, — госпожа де Рамбуйе приготовила нам сюрприз: она приказала сделать, никому ничего не говоря и заставляя каменщиков и плотников лазать через стену больницы Трехсот, пристройку к своему особняку. Восхитительная комната, вся обтянутая голубым бархатом с золотом и серебром. Я еще не видела ничего подобного, что было бы сделано с таким вкусом.
— Вам хочется такую же, милая Мария? Нет ничего проще, она у вас будет во дворце, который я велел построить.
— Благодарю, но мне нужна — вы об этом все время забываете, милый дядя, — монашеская келья, и ничего больше, лишь бы она была около вас.
— И это все, о чем вы хотели рассказать?
— Не все, но не знаю, должна ли я вам говорить об остальном.
— Почему?
— Потому что в остальном присутствует удар шпагой.
— Дуэли! Опять дуэли! — пробормотал Ришелье. — Что же, мне так и не удастся искоренить на французской земле это ложное понятие о чести?
— На сей раз это не дуэль, а просто стычка. Господина маркиза Пизани принесли в особняк Рамбуйе раненным, без сознания.
— Опасно?
— Нет; хорошо, что он горбат: клинок наткнулся на выступ горба и, не имея возможности двигаться вперед, скользнул по ребрам… Боже мой, как это сказал хирург?.. по ребрам, наслоившимся друг на друга, задел грудь и часть левой руки.
— Известно, из-за чего произошла стычка?
— Кажется, я слышала имя графа де Море.
— Граф де Море… — повторил Ришелье, нахмурясь, — по-моему, я вот уже три дня то и дело слышу это имя. А кто же нанес такой ловкий удар шпагой маркизу Пизани?
— Один из его друзей.
— Как его зовут?
Госпожа де Комбале колебалась, зная, как суров ее дядюшка в отношении дуэлей.
— Милый дядя, — сказала она, — я вам уже сказала: это не дуэль, не вызов, даже не стычка; просто два соперника поспорили у дверей особняка.
— Но кто второй? Я спрашиваю у вас его имя, Мария.
— Некто Сукарьер.
— Сукарьер! — повторил Ришелье. — Это имя мне знакомо.
— Возможно; но могу вас заверить, милый дядя, что он ни в чем не виноват.
— Кто?
— Господин Сукарьер.
Кардинал вынул из кармана записные таблички и сверился с ними. Казалось, он обнаружил то, что искал.
— Это маркиз Пизани, — продолжала г-жаде Комбале, — обнажил шпагу и бросился на него как безумный. Вуатюр к Бранкас, свидетели происшествия, хоть они и друзья дома, обвиняют Пизани.
— Да, о таком человеке я думал, — прошептал кардинал.
Он позвонил. Появился Шарпантье.
— Позовите Кавуа, — сказал кардинал.
— О дядя, неужели этого несчастного молодого человека арестуют и будут судить? — стиснув руки, воскликнула г-жа де Комбале.
— Наоборот, — сказал, улыбаясь, кардинал, — я, возможно, сделаю его счастливым.
— О, не шутите так, дядя!
— С вами, Мария, я никогда ну шучу. Начиная с этого часа Сукарьер держит счастье в своих руках. И самое прекрасное, что этим счастьем он будет обязан вам. Лишь бы он его не выронил!
Вошел Кавуа.
— Кавуа, — обратился кардинал к полусонному капитану телохранителей, — вы отправитесь на улицу Фрондёр, между улицами Траверсьер и Сент-Анн. В угловом доме справьтесь, не живет ли там некий кавалер, именующий себя Пьером де Бельгардом, маркизом де Монбреном, сьёром де Сукарьером.
— Да, ваше высокопреосвященство.
— Если он там проживает и вы застанете его дома, скажите, что, несмотря на поздний ночной час, я буду чрезвычайно рад небольшому разговору с ним.
— А если он откажется пойти?
— Ну, Кавуа, вас, кажется, такие мелочи остановить не могут. Хочет он или нет, надо, чтобы я с ним увиделся, слышите? Надо.
— Через час он будет в распоряжении вашего высокопреосвященства, — отвечал Кавуа с поклоном.
Подойдя к двери, капитан телохранителей оказался лицом к лицу с входящим человеком и при виде его посторонился столь почтительно и поспешно, что было ясно: он уступает дорогу выдающейся личности.
И действительно, на пороге в эту минуту появился знаменитый капуцин дю Трамбле, известный под именем отца Жозефа, или Серого кардинала.
Было хорошо известно, что отец Жозеф — второе «я» кардинала, и едва он появился, как все ближайшие сотрудники министра мгновенно исчезли, точно присутствие Серого кардинала в кабинете Ришелье обладало способностью создавать вокруг себя пустоту.