У Сюркуфа за это время было одно деликатное дельце глаз на глаз с акулой. Из рассказа об этом поединке выходило, что и Сюркуф, не меньше, чем Рене, не терял хладнокровия, какой бы опасность ни была и в каком бы обличье ни явилась перед ним.
Через несколько дней после отъезда Рене Сюркуф неожиданно сам стал дичью. Во время стоянки на острове Маэ одна из пирог случайно наткнулась на огромную спавшую акулу. Одним мощным ударом хвоста акула опрокинула пирогу, а люди, которые были в ней, стали жертвами морской громадины, за исключением хозяина пироги.
Люди, пожранные чудовищем, были из команды Сюркуфа.
Это трагическое событие вначале оказало большое впечатление на корсаров, и особенно на хозяина, которому одному удалось вырваться из пасти. Дело дошло даже до того, что он принял обет отомстить, стоя перед святым ликом Девы Марии. Но память моряка коротка. И акула забылась.
Матросы на шлюпках возобновили беспечные путешествия от одного острова к другому за прохладительными напитками из лавочек местных колонистов.
Отплытие задерживалось, и один из жителей Маэ, старинный приятель Сюркуфа, пригласил его и нескольких офицеров отобедать в поселение, основанное им несколько лет назад на западе острова. На одной из шлюпок отплыли с «Призрака» и добрались очень быстро, несмотря на расстояние.
День в гостях проходил весело, пока не настала пора возвращаться на корабль; первой отчалила шлюпка Сюркуфа, нагруженная свежими припасами для предстоящего плавания. Ею воспользовались один из офицеров и Бамбу, негр капитана. Сюркуф отдал негру свое ружье и охотничью сумку, сопровождавшую его во всех походах.
Главная пирога колонии, которой управлял сам хлебосол, отплыла от берега, везя его троих гостей: Сюркуфа, второго медика Мийена и лейтенанта Йоахима Вейяра.
Пирога обогнула северную оконечность Маэ; ветер, ослабевший к концу дня, едва колыхал морскую гладь. Уже была различима батарея «Призрака», свежевыкрашенная и отражавшая свет лучей садившегося солнца. Пирога, на которой гребли четыре негра-силача, скользила по чистой морской глади над высоким подводным плато, которое и было основанием этого архипелага и гостеприимной обителью акул, известных размерами и прожорливостью.
Внезапно в хвосте шлюпки показалось одно из этих морских чудовищ, учуявшее рядом запах человеческого мяса; рулевой, тот самый хлебосол, о котором мы говорили, нанес своим широким веслом сокрушительный удар. Но животное, движимое кровожадным инстинктом, и не думало отставать, а лишь прибавило ходу и теперь плыло рядом с пирогой, уступавшей ему в длине. Затем приотстало, зашло сзади и думало уже, с какого бока приняться за суденышко, которое казалось знатной добычей даже для ее глотки.
Лодку мог перевернуть один удар хвоста, чего очень боялась вся ее команда; никто не мог предугадать, чем закончится этот турнир с упрямым и неуступчивым противником, несмотря на быструю греблю и удары весел, которыми они его щедро награждали.
При одном из устрашающих маневров животного, когда его зияющая пасть оказалась на уровне планшира узенькой пироги, Сюркуф взял из корзины свежее яйцо и с размаху запустил им в акулу. Этот снаряд, подарок колониста, у которого они только что отобедали, попав в пасть рыбины, показался ей кусочком вкусного лакомства: акула сомкнула свои челюсти с тремя рядами зубов, отстала от лодки, а затем и вовсе исчезла.
После того как миновала опасность, все долго смеялись, вспоминая нападение животного, и особенно снаряд, который утолил голод акулы и который имел все шансы превратиться в омлет при следующей встрече [59] .
Это было четвертое сражение Сюркуфа с тех пор, как он вышел с острова Франции; его команда сократилась до семидесяти человек. Поэтому было решено — тем более, что Рене не возражал, — вернуться на остров.
А ему больше ничего и не надо было.
26 мая «Призрак» и «Нью-Йоркский скороход», нагруженные добычей, пересекли экватор и оказались в северном полушарии.
20 июня с первыми зорями утра раздался крик вахтенного на корме: «Земля!» По мере того как солнце поднималось из-за горизонта, вырисовывались контуры гор; днем позже в то же время корабли уже были между Флаком и Янтарными островами.
Показалась бухта, в которой потерпел крушение «Сен-Жераи». Поскольку подступы к острову казались свободными, Сюркуф, командовавший маленькой флотилией, принял решение взять курс на остров Плат и пройти между ним и островом Пуант-де-Мир. Теперь, когда флот его удвоился, он лег на рейд судов, плававших под французским флагом.
В верховье бухты Томбо на причале стояло лоцманское судно, с которого им сообщили, что из-за готовящейся войны между Францией и Англией английским кораблям запрещено плавание вблизи острова.
Сюркуф, Рене и их два трофея без особого труда вошли в Порт-Луи и бросили якорь в бухте Шьен-де-Плом.
Возвращение Сюркуфа и Рене, тащивших на буксире за собой еще и столь значительную добычу, вылилось во всеобщую радость и ликование обитателей острова Франции.
Остров Франции — быть может, самая близкая и привязанная к метрополии французская колония. Один из французских поэтов — поэтов в прозе, это правда, но ведь Шатобриан и был поэтом в прозе, — своим романом «Поль и Виржиния» одарил ее славой поэтической и литературной, и тем самым сделал ее уже дважды дочерью метрополии. Колонисты, обитавшие на острове, отважные, с богатым воображением, исполненные трогательных порывов, восхищались великими событиями, эхо которых мы доносили до них, и большими войнами, которые мы вели. Они любили нас не только за доходы, которые мы приносили им, закупая их суда и товары, но и потому, что в них живут любовь и преклонение перед всем великим.
Через почти шестьдесят лет остров Франции стал называться Маврикием и отошел к Англии. Прошло шестьдесят лет, сменились три поколения, а он и по сей день остается таким же французским по духу, как и в те времена, когда здесь, в Порт-Луи или на Бурбоне, стояли на причале суда, над которыми развевались белый штандарт или триколор.
Но сегодня, когда все эти имена нормандских и бретонских героев несколько стерлись в нашей памяти, когда в тумане воспоминаний с трудом всплывают имена Сюркуфов, Кузинери, Термитов, Энонов и Гонидеков, в Порт-Луи невозможно найти ребенка, который не знал бы об этих людях и не рассказал бы об их деяниях, рядом с которыми меркнут проделки флибустьеров Мексиканского залива. Даже в часы поражений и катастроф наши суда находили на острове Франции прием такой же теплый, как и в дни триумфов. Сколько раз случалось, когда одной подписи было достаточно, не надо далеко ходить, знаменитого банкира г-на Рондо, чтобы возместить понесенный урон или восстановить корабли стоимостью в двести и даже в двести пятьдесят тысяч франков?
Верно то, что наши храбрые моряки всегда стояли друг за друга, и если один из них не мог выполнить свои обязательства, остальные объединялись и делали это вместо него.