Рене окинул его взглядом: выражение лица его казалось простым и открытым, и когда его спросили, кого он хочет с собой взять в камеру, его он выбрал третьим; оставшиеся пятеро подобрались сами.
В каждой камере было по восемь человек.
Рене не требовал каких-то особых милостей к себе: это означало бы, что он ценил себя больше своих друзей, что вызвало бы в дальнейшем взаимное недоверие. К тому же этот ирландец — он попросился к нему в камеру, заверив, что может пригодиться ему.
Рене отдавал себе отчет в том, что, раз они оказались в Корке, неизбежна понтонная переправа в Портсмут: он знал, какая это ужасная пытка — переправа на этих отвратительных понтонах. Однако он предпочел не вдаваться сейчас в подробные объяснения, полагая, что их время наступит позднее. И он не ошибся.
Действительно, как только дверь камеры, предназначенной для них, оказалась заперта после того, как их завели в нее, — а камера представляла собой подвальное помещение, которое одной стеной, высотой в шестнадцать футов, с зарешеченным окошком выходило на небольшой двор, где день и ночь маячили по двое часовых, постоянно меняясь, — как ирландец, изучив зарешеченное окно, вернулся к Рене и тихо обратился к нему по-английски:
— Не стоит ли нам бежать отсюда, если мы не пожелаем переправляться на понтонах в Портсмут?
— Да, — ответил Рене, — вопрос в том, как; у меня есть деньги, и если они могут быть полезны, я их предоставлю в распоряжение своих верных друзей.
— Деньги — штука хорошая, — сказал ирландец, — но вот что может нам подойти больше, — и он показал восемь ножек от стульев с воткнутыми в них восемью иглами, которыми штопали паруса.
— Когда я увидел, что нас собираются заточить, — добавил ирландец, — я задумался о будущем и сказал: «Нет такой тюрьмы, из которой нельзя выбраться, обладая смелостью и хорошими руками»·, и поэтому я припас мешочек с иголками, выломал из стульев ножки и взял напильник, — вот весь мой багаж.
— Я вижу, — ответил Рене, — восемь кинжалов, вижу напильник для прутьев решетки, но я не вижу каната, по которому мы будем перелезать через стены.
— Вы сказали мне, что у вас есть деньги. Я ирландец и знаю свою страну и своих земляков. Наш корабль простоит здесь по крайней мере еще шесть недель, пока его приведут в порядок и он сойдет на воду; Ирландия подарит нам одну из тех ночей, когда английским часовым, чтобы не превратиться в льдины, не останется ничего другого, как закрыться и греться в караулке у печи. Что касается моих соотечественников, то француз означает для них — освободитель, друг, брат, союзник. Моих соотечественников нечего опасаться, но можно на них положиться; у вас есть деньги, сказали вы, — в них нет острой необходимости, но пригодиться они могут всегда. Мы найдем какого-нибудь малого, пусть даже тюремщика, который бросит нам канат с наружной стороны стены: надо только подождать и быть наготове. Дайте мне лишь обработать тюремщика, и не более чем через восемь дней мы окажемся по ту сторону — это не означает, что мы уже на свободе, но можно будет говорить о том, что мы близки к ней. Сейчас нас увидели о чем-то переговаривающимися — это может вызвать у наших товарищей подозрения: объясните им, не вдаваясь в подробности, о чем шла речь: но пусть они пока молчат и надеются.
В нескольких словах Рене передал суть намерений ирландца.
В это время открылась дверь и появился тюремный надзиратель.
— Так, посмотрим, сколько вас здесь, — сказал он и начал считать заключенных.
— Восемь, значит, нужны восемь матрасов, не класть же вас спать на солому; если бы вы были англичанами или шотландцами, — тогда другое дело, я бы промолчал.
— Браво, отец Дональд! — ответил ирландец.
Ирландец вздрогнул: он услышал, как кто-то произнес на чистом ирландском его имя.
— Он не забыл, что в сорок седьмом колене приходится родственником генералу Макдональду, под командованием которого я служил в Неаполе и Калабрии.
— Вот оно что, — ответил надзиратель, — ты, стало быть, ирландец?
— Полагаю, что да, из Югала, что в десяти лье отсюда. Помнится, отец Дональд, я играл еще ребенком, правда, давно это было — больше двадцати лет прошло, с двумя другими мальчишками, Джеймсом и Томом; хорошие были ребята. Что с ними стало, отец?
Надзиратель тыльной стороной ладони прикрыл глаза:
— Их насильно забрали на английскую службу; Джеймс сбежал, его схватили и расстреляли; что до Тома, то он был убит при Абукире, бедняга.
Ирландец перевел взгляд на Рене, словно говоря ему: «Видите, все может быть проще, чем мы думали».
— Чертово отребье эти англичане! — сказал он. — Видать, наше время никогда не наступит.
— Эх, наша б власть! — ответил Дональд и поднял свой кулак.
— Вот и я о том же, — сказал первый ирландец.
— Я ни о чем другом уже не думаю, — признался сторож.
— Вы католик? — спросил у него Рене.
Надзиратель ответил, выставив скрещенные пальцы.
Рене подошел к нему, достал из своего кармана щепоткой немного маленьких золотых слитков и вложил их в его руку.
— Держите, друг мой, это на молитвы за упокой душ ваших сыновей.
— Вы — англичанин, — возразил надзиратель, — я никогда не беру ничего у англичан.
— Я — француз, настоящий француз, мой дорогой, и это вам подтвердит ваш соотечественник; и если речь идет о молитвах, произносимых в мире ином, то я уже столько англичан послал мальчиками для хора в помощь святым отцам, поющим свои молитвы на небесах!
— Это правда? — спросил надзиратель у своего земляка.
— Такая же правда, как и Святая Троица, — ответил тот.
Надзиратель вновь повернулся к Рене и протянул ему руку.
— Ну как? А сейчас возьмешь?
— От вас все, что угодно, сударь, раз вы не англичанин.
— Вот все и готово, — произнес ирландец, — мы все здесь друзья, добрые друзья, и следует относиться к нам, как к друзьям. Побольше хлеба, пива и огоньку, если уж станет совсем холодно.
— И чтобы мясо было каждый раз, — добавил Рене, — вот на нашу первую неделю.
И он протянул надзирателю пять луидоров.
— А он, — обратился тот к ирландцу, — он часом не адмирал?
— Нет, — ответил ирландец, — но он богат, он щедро раздавал всем в Индии добычу, а к нам присоединился накануне сражения или чуть раньше.
— Какого сражения? — спросил надзиратель.
— Конечно, Трафальгарского — это то, в котором убили Нельсона.
— Как! — воскликнул надзиратель. — Нельсона убили?
— Да, и при случае я тебе покажу руку, которая его застрелила.
— Спасибо на сегодня. Поговорим об этом позже.
— До свидания, отец Дональд, и побольше хлеба, пива и свежего мяса.