Император просил своего зятя Фердинанда быть в этом случае готовым ввести в дело те воинские силы, о которых договорились во время его приезда в Вену. Об аресте в Варение император еще не знал или, вернее, ему предстояло все узнать примерно в этот час: известия из Парижа в Вену обычно приходили быстрее, чем в Неаполь, но его письмо, датированное 23 июня, было написано дня за три-четыре до того, как ему могли сообщить эту печальную новость.
Для королевы оказалось подлинной удачей, что ее муж уступил ей председательское место: никогда король, явившись на заседание в половине второго, не согласился бы пробыть там до шести вечера.
Каролина была удовлетворена, узнав, что, согласно полученным Актоном сведениям, военные действия против Франции если и не начались еще, то, по крайней мере, все готово для вторжения на французскую территорию. Тридцатипятитысячное немецкое войско двинулось к Фландрии, еще пятнадцать тысяч немцев уже направляются к Эльзасу, а пятнадцать тысяч швейцарцев готовы к маршу на Лион, пьемонтская армия угрожает Дофине, а двадцатитысячные силы Испании собраны у французской границы. Генералу Актону, военному и военно-морскому министру, было поручено подготовить все необходимое для ведения кампании — суда, пушки, зарядные ящики. Он обещал королеве открыть военные мануфактуры и пороховые заводы; наконец, он составил послания к государям Гессен-Филиппштадта, Вюртемберга и Саксонии, каждому из троих предлагая крупные командные должности.
Все это были заботы внешней политики, но королева решила также подчинить политику внутреннюю неукоснительному надзору, чтобы предотвратить в зародыше любые возмущения, которые по своей идее или целям приближаются к тому, что происходит во Франции. Так, например, появилось распоряжение пронумеровать городские дома, прежде номеров не имевшие; отныне каждый квартал подлежал контролю специально назначенных комиссаров политической полиции. Наконец, некий молодой дворянин, который, по мнению генерала Актона, мог быть рекомендован королеве как человек предприимчивый, ловкий и честолюбивый, получил давным-давно упраздненную, но в тревожные времена возобновляемую должность регента Викариа.
Этот молодой человек был не кто иной, как кавалер Луиджи Медичи: однажды допущенный к власти, он уже более не выпускал ее из рук.
Королева могла быть довольна: на одном этом заседании рассмотрели больше насущных вопросов, чем на обычных десяти. Покинув Совет, ее величество пожелала все-таки узнать, что за важное дело заставило Фердинанда так поспешно уйти с заседания и почему доезжачий решил, что ему позволено стучать в дверь.
Этот доезжачий явился известить государя, что великолепная стая славок опустилась на Каподимонте, а поскольку ее ожидали, так как наступила пора прилета этих птиц, король заранее повелел слуге предупредить его, как только настанет время хорошенько пострелять.
Как мы уже убедились, тот не преминул исполнить монаршье повеление. Вот каким оказалось столь важное дело, что помешало Фердинанду принять участие в обсуждении мер, какие, как еще можно было надеяться, должны были спасти его свояка Людовика XVI и его свояченицу Марию Антуанетту!
Королева приказала мне явиться во дворец ровно в шесть; я так и поступила и прождала ее еще полчаса, прежде чем она вышла с заседания. Пожимая плечами, она рассказала мне про случай с королем; впрочем, в конечном счете, такая беззаботность мужа делала ее одновременно и королем, и королевой, что как нельзя более подходило ее властолюбивому нраву.
Мы снова сели в экипаж и вернулись в Казерту.
По дороге нам попалась навстречу почтовая карета, покрытая пылью и, судя по всему, проделавшая долгий путь. Узнав королевскую ливрею возницы, какая-то женщина, до пояса высунувшись из окна кареты, закричала своему кучеру, веля ему остановиться.
Не оставляло сомнений, что эта женщина, откуда бы она ни держала путь, спешила к королеве.
Мария Каролина, остановив наш экипаж, ждала, что же будет дальше.
Путешественница спрыгнула с подножки своей кареты и во мгновение ока была уже подле нас.
— Я от королевы Марии Антуанетты! — сказала она.
— Вас прислала моя сестра?
— Да, государыня.
— У вас есть письмо от нее?
— В моем бумажнике…
— Написанное собственноручно?
— Вашему величеству известен шифр королевы?
— Прекрасно! Прикажите вознице следовать позади, а сами садитесь с нами… Как ваше имя?
— Мое имя вам незнакомо, государыня; но наверное, если я вам скажу, что я Inglesina [34] …
— Ах, да, конечно, вы из приближенных принцессы де Ламбаль. Садитесь же с нами, садитесь!
Молодая женщина обратилась к кучеру с несколькими словами на превосходном итальянском языке, затем устроилась на переднем сидении нашего экипажа. Почтовая карета поехала следом.
— Ну же, скорее расскажите, как там обстоят дела. Когда вы покинули Париж?
— Двадцать шестого июня, государыня, — на следующий день после возвращения королевы.
— Моя сестра здорова?
— Да, государыня, если не считать пережитых волнений и усталости после этого ужасного путешествия.
— Каково ее положение в Тюильри?
— Положение узницы, государыня, не следует обманывать себя. И она останется узницей, пока король не примет конституцию.
— Так пусть он признает ее, чтобы выиграть время, пока мы сможем прийти ему на помощь.
— Ах, государыня, я послана сюда просить от имени ее величества, чтобы помощь пришла скорее.
— Мы займемся этим, будьте спокойны.
Королева распечатала письмо своей сестры и все это время тщетно пыталась разобрать его смысл.
— Не могу прочесть, не имея перед глазами шифра, — сказала она с досадой.
— Это слово «Ludovico», повторенное трижды, а за ним следует буква «D».
— Да, но лучше я прочту его в Казерте на свежую голову. Расскажите мне, кто вас послал, опишите подробности вашей поездки, повторите все, о чем говорили в Париже во время вашего отъезда.
— Рискуя быть раздавленной в толпе, я все же решила удостовериться, что ее величество невредимой возвратилась во дворец, и, коль скоро путь следования августейших монархов был определен заранее и было известно, что они въедут через заставу Этуаль, с утра заняла место в саду Тюильри. Как только королева возвратилась, я должна была отправиться к госпоже принцессе де Ламбаль, которая сейчас пребывает у своего отца герцога де Пентьевра, чтобы рассказать ей обо всем виденном. Должна признаться вашему величеству, что настроение простонародья весьма угрожающее.
— Против кого направлена эта угроза?
— Против короля и королевы, государыня.
— О! Проклятые французы!