Когда я пересекала Германию, возвращаясь из Вены с сэром Уильямом и лордом Нельсоном, то есть в 1801 году, я видела жившего там в изгнании человека, который в 1792-м побудил короля Людовика XVI объявить Австрии войну.
Звали этого человека Шарль Франсуа Дюмурье; не кто иной, как он, на наше горе, спас Францию при Вальми и Жемапе.
При дворе в Неаполе было столько разговоров о нем, что я разглядывала его с величайшим вниманием и не упустила ни слова из той беседы, что он вел с милордом [35] . Когда в своем рассказе я дойду до той поры моей жизни, непременно опишу впечатление, какое он на меня произвел.
Мы уже говорили, что, как только король дал присягу на верность конституции, подобие мира воцарилось между Собранием, представлявшим нацию, и монархом, носителем божественного права, но, увы, помимо своей воли и воли королевы принужденным выступить в роли поборника революционных принципов 89-го года. Если быть точной, здесь бы следовало говорить не о мире, а о перемирии.
Оно было нарушено при первом удобном случае.
Им стала отставка министров, добившихся объявления войны.
В конце июня из письма самой королевы Марии Антуанетты мы узнали о вторжении в Тюильри бунтовщиков из предместий Сент-Антуан и Сен-Марсель, предводительствуемых знаменитым Сантером, который, подобно Кромвелю, начинал свою карьеру в качестве пивовара, но, не имея дарований, какие имел лорд-протектор, одолел не более трети того пути наверх, какой суждено было пройти депутату от Кембриджского университета. То письмо было предпоследним криком отчаяния, вырвавшимся у Марии Антуанетты. Последнего ее зова — 10 августа — мы уже не услышали. После 1 июля 1792 года королева Каролина более не получала о своей сестре иных известий, кроме косвенных, и события, происходившие во Франции, были для нас покрыты мраком, словно в грозовую ночь, тьму которой лишь по временам освещают вспышки молний.
Письмо королевы Марии Антуанетты было длинным, и там объяснялось, каким образом Людовик XVI не только согласился на войну с Австрией, но даже и сам обратился к Национальному собранию с этим предложением.
Мария Каролина предполагала, что ее зять не по своей воле решился на этот шаг, но не знала, в каком именно положении он очутился. Из письма сестры она получила самое точное понятие обо всех этих обстоятельствах.
Король, которого якобинцы, в особенности Робеспьер, обвиняли в том, что он жаждет войны, на самом деле хотел ее меньше, чем кто бы то ни было. Ведь в случае войны он терял все, и королева прекрасно объяснила почему. Военная удача Лафайета или любого другого генерала укрепила бы королевскую власть, но лишь затем, чтобы отдать ее под опеку победоносного военачальника. С другой стороны, поражение, доведя парижан до отчаяния, вызовет мятеж, который, выплеснувшись на улицы, докатится до Тюильри, куда до сих пор он еще не проникал, поскольку, естественно, короля станут обвинять, что он способствовал разгрому или, по меньшей мере, рад ему. Наконец, если, что наименее вероятно, король не будет сметен ураганом войны, если монархия, основанная на божественном праве, восторжествует, кому будет выгодно такое торжество? Оно пойдет на пользу эмигрантам и в первую очередь Месье, брату короля, который больше не таит своих планов: Месье желает отречения Людовика XVI и намерен принять регентство вплоть до совершеннолетия дофина.
У королевы было особенно много причин для опасений, и, хотя она со своим энергичным характером, столь похожим на характер Марии Каролины, готова была встретить опасность лицом к лицу, она не могла не сознавать, что друзей у нее нет ни в Париже, ни за границей. В Париже ее называли если не «госпожа Дефицит», то «госпожа Вето», и весь народ в своей совокупности был ей врагом. А в Кобленце она была героиней оскорбительных песенок и в качестве смертельных недругов имела таких персон, как сам Месье вместе с прежним министром Калонном, который некогда был у нее в услужении и возненавидел ее, а теперь держал в руках графа д’Артуа, когда-то к ней благоволившего, но успевшего перейти в стан ее противников.
Итак, победа Франции в войне для Марии Антуанетты, по всей вероятности, означала отрешение от власти, а торжество принцев-эмигрантов еще хуже — позор и монастырь.
Двадцатого апреля французский король объявил Австрии войну. Первая вооруженная стычка имела место 28 апреля в Кьеврене, и силы революционеров были разбиты. При этом солдаты побежденной стороны прикончили под навесом риги генерала Теобальда Диллона, брата того самого красавца Артюра Диллона, что слыл первым возлюбленным Марии Антуанетты. Ненависть к бедной французской королеве была так сильна, что Теобальда, перепутав его с Артюром, обвинили в предательстве и убили просто из злобы к брату.
Впрочем, тому выпал еще худший жребий: в 94-м он погиб на эшафоте.
К несчастью, пруссаки не сумели должным образом использовать свой первоначальный успех. Они были настолько уверены в себе, что герцог Брауншвейгский, которому Мария Каролина писала, выражая просьбу защитить ее сестру и зятя, отвечал ей так:
«Пусть Ваше Величество ни о чем не тревожится. То, что нам предстоит, не война, а всего лишь военная прогулка. Все ее этапы определены заранее, и около 15 сентября мы будем в Париже».
Действительно, 23 августа генерал Клерфе после суточного бомбардирования взял Лонгви, а 2 сентября король Пруссии лично, взяв Верден, выступил в поход на Париж.
Но еще прежде этих до некоторой степени успокоительных новостей до нас стали доходить известия, одно мрачнее другого.
Десятого августа Тюильри был взят штурмом, и 13-го король вместе со своей семьей был заключен в Тампль.
Потом пришла весть об убийствах заключенных. В первую минуту нам было объявлено, что перебили всех узников тюрем без исключения, что король и королева тоже погибли. Марии Каролине казалось, что она сойдет с ума от гнева и горя.
Но тут же принесли письмо от г-на де Бретёйля, поверенного Людовика XVI, и еще одно — от г-на де Мерси-Аржанто; оба они уверяли неаполитанскую королеву, что ее сестра и зять живы, однако против короля собираются начать судебный процесс.
Впрочем, в постскриптуме г-н де Мерси-Аржанто сообщал также, что Вандея восстала. Таким образом, республиканцам угрожал не только направленный в грудь иноземный меч, но и роялистский кинжал, готовый вонзиться им в спину.
О победе при Вальми, провозглашении Республики, обвинении, выдвинутом против короля, и вероятности заключения мира с Пруссией мы узнали в один и тот же день. Военная прогулка его величества короля Фридриха Вильгельма продолжалась не далее границы Аргоннского леса и остановилась у Лунного лагеря.
Тогда-то Мария Каролина и решила, что для неаполитанского правительства пришло время действовать.
Первым знаком враждебности со стороны короля Фердинанда было то, что он не пожелал признать новую республику в лице ее посла гражданина Мако, а также добился подобного же отказа со стороны Константинополя по отношению к гражданину Семонвилю. Затем по распоряжению королевы генерал Актон составил дипломатическую ноту, направленную правительствам Венеции и Сардинии. Эта нота, побуждавшая к созданию лиги итальянских государств, была составлена в таких выражениях: