В ту пору королева удвоила проявления своей нежности ко мне и поверяла мне самые тайные свои помыслы.
Она не заблуждалась насчет того, что празднества, которые она намерена дать в честь нильского победителя, означают войну с Францией, а Франция, даже ослабленная потерей своего флота и 30 000 человек, вместе с Бонапартом ныне застрявших в Египте, тем не менее, оставалась противником, и его следовало если не страшиться, то, по меньшей мере, считаться с ним.
Все складывалось так, что двору надлежало любой ценой добиться дружбы Нельсона и стоящей за его спиной Англии.
Меж тем, чтобы заполучить Нельсона, королева рассчитывала на меня.
Гордая Мария Каролина умоляла супругу английского посла о помощи, так же как некогда бедная Эми Стронг просила о том же скромную Эмму. Откажу ли я королеве в том, что некогда сделала для крестьяночки?
Мой жизненный путь начался с соблазнения адмирала Джона Пейна, теперь ему предстояло завершиться соблазнением адмирала Горацио Нельсона.
Я восхищалась Нельсоном, но еще не любила его. Моя любовь к нему возникла позже, рожденная его великой страстью. Чувства, доходящие до крайности, наделены способностью заражать.
Я заверила королеву, что была бы готова сделать все, что от меня зависит, однако нельзя забывать о сэре Уильяме.
Каролина расхохоталась.
— Что ж, — сказала она, — сэр Уильям прежде всего англичанин, слишком англичанин, чтобы отказать в вознаграждении нильскому победителю. Впрочем, спрашивать его совета в этом деле нет нужды. Если бы я влюбилась в Нельсона, то уж конечно не взяла бы на себя труд спрашивать у короля, как мне поступать.
— Ваше величество, — возразила я, — король Фердинанд, женясь на вас, был наследным принцем, однако и вы были эрцгерцогиней Австрийской: вы дали ему столько же, если не более того, что он принес вам. Это совсем не похоже на то, что произошло между сэром Уильямом Гамильтоном и мною. Кем я была, когда он взял меня в жены? Любовницей его племянника. Кем я была, прежде чем стала принадлежать его племяннику? Он забыл об этом, государыня, и я боюсь, как бы ему об этом не напомнить.
Королева прервала мои излияния, прикрыв мне рот ладонью.
— Мы все это уладим, — воскликнула она, — и наилучшим образом! Ведь любой, кто не желал бы тебе одного лишь счастья, тем самым стал бы мне злейшим врагом. Суди же сама, могу ли я хотеть сделать тебя несчастной!
Она оставила меня в глубокой задумчивости. Я чувствовала, что близится одно из тех событий, каким суждено оказать огромное влияние на всю мою жизнь…
Утром 22 сентября, около шести часов, пришла весть: заблаговременно расставленные сигнальщики предупредили о появлении на горизонте двух или трех многопалубных кораблей, притом на одном из них ими был замечен вымпел вице-адмирала.
В ожидании этого мгновения король уже дней пять как не выезжал на охоту. Это обстоятельство исторгало из его груди удрученные вздохи, на что королева не обращала ни малейшего внимания.
Тотчас был отдан приказ, чтобы каждый занял свое заранее указанное ему место; коменданты всех фортов распорядились зарядить пушки; священников всех приходов предупредили, что звонарям надо быть наготове, — короче, прием, который готовили Нельсону, был таким, какого обычно удостаивают только коронованных особ.
Адмирал Караччоло во главе маленькой флотилии был послан навстречу Нельсону. Разумеется, сам он командовал флагманской галерой — на ее борт должны были подняться король и королева. Чтобы быть готовым в любой час дня или ночи исполнить свою миссию, он после прибытия «Каллодена» и «Александра» вообще не сходил на берег.
Уважая ранг английского посла, а может, и по другой причине, о которой она не сочла нужным распространяться, королева удостоила сэра Уильяма Гамильтона чести принимать Нельсона как гостя в посольстве. Поэтому он, особенно в день прибытия английского флота, должен был принадлежать нам безраздельно.
Сэр Уильям готовился к предстоящей церемонии с немалой тщательностью, и я с большой радостью или, можно сказать, с гордостью принимала участие во всех этих приготовлениях, нуждавшихся в женском присмотре и руководстве женского вкуса.
Как почти всегда, я провела ту ночь во дворце — королева редко отпускала меня в английское посольство. Оставляемый в одиночестве, сэр Уильям имел бы право сетовать, однако он не жаловался. В ту пору ему уже было около шестидесяти семи лет.
Королева, желавшая, чтобы я была прекрасной как никогда, строила грандиозные планы относительно моего туалета. Но я уже приняла решение и не пожелала иного наряда, кроме того, в каком меня написал Ромни, когда мы с сэром Уильямом возвратились в Лондон, чтобы заставить признать наш брак. Тот костюм, как я уже упоминала, состоял из длинного платья из белого кашемира, похожего на греческую тунику; платье было перехвачено в талии красным сафьяновым поясом, украшенным золотым шитьем и великолепной камеей, представлявшей собой не что иное, как портрет сэра Уильяма. Волосы, убранные, как всегда, без каких-либо ухищрений и, по обыкновению, отнюдь не тронутые пудрой, будут падать мне на плечи, а поверх платья я накину красную индийскую шаль с большими вышитыми золотом цветами, которая часто служила мне, когда я у королевы или дома на вечерах в узком дружеском кругу танцевала танец с шалью, изобретенный мной, но теперь уже давно усвоенный всеми танцовщицами.
Королева, напротив, облачилась в поистине царственный туалет и вся сверкала бриллиантами. Королю тоже пришлось надеть на себя парадный костюм, усыпанный фамильными орденами — испанскими, французскими и австрийскими.
К восьми утра все уже было готово к приему гостей.
Мы спустились в военный порт по лестнице арсенала. Флагманская галера уже ждала нас, а Франческо Караччоло в парадной форме неаполитанского адмирала стоял на капитанском мостике.
Едва лишь королевская чета ступила на борт, со всех сторон загремели залпы — то салютовали форты. Одновременно во всю силу загудели колокола трех сотен церквей Неаполя.
Город являл собой величественное зрелище: все его башни были освещены вспышками пушечных выстрелов и коронованы шапками дыма.
Флагманская галера двинулась в путь. Она была построена по образцу старинных римских галер в полном соответствии с набросками самого сэра Уильяма Гамильтона, утверждавшего, что точно такая же галера некогда везла Клеопатру на ее первую встречу с Антонием.
Королева заметила, смеясь, что этот намек в устах английского посла полон значения и что уж он никак не стал бы возражать, если бы новая Клеопатра, полюбив нового Антония, тем самым довершила свое сходство с египетской царицей.
Теперь уже вся флотилия сдвинулась с места. Наша галера со своими сорока гребцами шла впереди.
Это была действительно восхитительная картина: залив, в котором морская лазурь глубиной и прозрачностью соперничала с лазурью небес; дивное сентябрьское утро, все пронизанное светом; эти скользящие по воде и оставляющие за собой пенный след двенадцать или даже пятнадцать барок, одна другой богаче и роскошнее, со своими навесами из пурпурной ткани, вымпелами, трепещущими на ветру, — причем все это происходит под колокольный звон и пушечную пальбу, под приветственные крики бесчисленных толп, запрудивших мол и набережные. Оттуда нам махали платками, в воздух взлетали шапки, и все в исступлении кричали: «Да здравствует король!», «Слава Нельсону!», «Долой французов!»