— О Нельсон! В тебе вся наша надежда!

Один раз, повернувшись ко мне, она сказала:

— Ты понимаешь? Пятьдесят две тысячи человек, превосходно обеспеченных всем необходимым, получающих хорошее жалованье, дают себя побить десяти или двенадцати тысячам полуголых французов без денег, без хлеба, без обуви, без боевых припасов! Теперь-то они заполучили все это, кроме башмаков, если, конечно, наши солдаты не разулись, чтобы налегке бежать быстрее! О! Будь я мужчиной, уж я бы ворвалась в гущу этого трусливого стада, я бы сорвала эполеты со всех этих офицеров, годных лишь на то, чтобы щеголять на парадах серебряным шитьем своих мундиров и разноцветными плюмажами, что развеваются на ветру! Честное слово, бывают минуты, когда меня так и тянет вскочить на коня по примеру моей матери Марии Терезии, чтобы пристыдить этого ленивого короля! К несчастью, я имею дело не с венгерцами, а с неаполитанцами!

Между тем явился Актон:

— Вот и я, государыня. Письмо отослано, и если Нельсон окажется хоть наполовину так усерден в своем служении вашему величеству, как я, он будет здесь через четверть часа… А теперь не угодно ли вам объяснить мне, о чем идет речь?

Королева увела его в соседнюю комнату. Она желала оставить меня с Нельсоном наедине. Возможно также, что у нее были для Актона какие-либо тайные ужасные приказы, о которых я часто узнавала не раньше, чем они были уже исполнены.

Действительно, как мне стало известно впоследствии, между королевой и генерал-капитаном шла беседа о судьбе курьера Феррари, которому было подсунуто вместо подлинного письма австрийского императора послание, составленное сэром Уильямом и Актоном. Они боялись, как бы Феррари не разоблачил подлога и Фердинанд таким образом не узнал бы, что его племянник Франц, вместо того чтобы побуждать его к войне, советовал подождать до прибытия русских, то есть до апреля или мая будущего года.

Итак, в те самые мгновения, когда я, оставшись одна, ждала Нельсона, гибель Феррари стала делом решенным.

В свое время я расскажу о смерти этого несчастного и об ужасающих обстоятельствах, сопутствовавших ей.

Я пробыла в одиночестве минут пятнадцать, затем явился придверник объявить о прибытии лорда Нельсона и я тотчас увидела в проеме двери фигуру его милости.

Он совсем запыхался, бегом поднимаясь по лестнице, и его ошеломленное лицо явственно выражало тревогу.

Не дав ему и рта раскрыть, я бросилась к нему на шею со словами:

— Дорогой Нельсон, вы наша последняя надежда!

Он прижал меня к сердцу — его биение я чувствовала сквозь жесткую ткань мундира, — поцеловал в глаза — губы его дрожали — и мягко отстранил, словно боясь похитить невольную ответную ласку, плод не столько чувства, сколько волнения. Затем, глядя на меня взором, полным страстного обожания, спросил:

— Ну, что случилось? Вы говорите с человеком, готовым отдать свою жизнь за королеву и…

Он заколебался, но все же закончил:

— … и честь — за вас!

— О! Дорогой мой Нельсон! — воскликнула я и, схватив его руку, хотела ее поцеловать.

Отнимая ее у меня, он непроизвольным движением опустил голову, я подняла свою и наши уста встретились.

— О, — вскричал Нельсон, бросившись от меня на несколько шагов, — вы сводите меня с ума!

Я протянула ему руку.

— Не беда, — сказала я, — потому что я же вас и вылечу!

Он оглянулся вокруг, проверяя, нет ли кого-нибудь рядом. Поняв его взгляд, я сказала с улыбкой:

— Королева и генерал-капитан там, — и жестом указала на соседнюю комнату.

Он глубоко вздохнул, подошел ко мне и обвив мою талию своей единственной рукой, усадил меня с собой рядом.

— Вы мне писали, что нуждаетесь в моей услуге, — сказал он. — С моей стороны непростительный эгоизм не спросить вас прежде всего, чем я могу быть вам полезен. Я исправляю эту ошибку, а о моем помешательстве поговорим после.

— Когда вам угодно, — отвечала я, одарив его взглядом, полным обещаний. — Но если вы будете медлить слишком долго, мне придется самой вернуться к этому разговору.

— Берегитесь! — сказал он. — Вы Партенопа, но я-то не Улисс.

Потом, с усилием овладев собой, он произнес:

— Ну-ну, спокойнее! Макк разбит, не правда ли? Армия отступает… Вы получили известия от короля?

— Еще того лучше: король прибыл сам, вот уж три часа как он в Казерте. Все погибло! Через две недели французы явятся сюда. Королева замышляет бежать на Сицилию и рассчитывает, что вы ее туда доставите.

— Вы тоже поедете? — спросил Нельсон.

— Я не покину королеву.

— А я не покину вас.

— Какие бы распоряжения вы ни получили?

— Придется рвать все письма не распечатывая!

— Нельсон! — воскликнула я, протягивая к нему руки.

Он бросился ко мне на грудь.

— Опять! — простонал он. — Вы снова… Да имейте же жалость ко мне!

— Нельсон, это совсем не жалость заставляет меня сказать вам, что я люблю вас. Это признательность… и любовь!

Совершенно потрясенный, он упал на колени и стал целовать мои руки. Из его груди при этом вырывались слабые приглушенные возгласы, которые легко было бы принять как за вскрики боли, так и вскрики радости.

В это мгновение королева приотворила дверь и, увидев Нельсона у моих ног, хотела было удалиться. Но я сказала:

— Входите, входите, государыня, мне нечего таить ни от вас, ни от света. Нельсон только что сказал мне, что он всецело наш, а я ответила, что я вся его. Пусть ваше величество окажет милость нашему спасителю, позволив ему поцеловать вашу руку!

LXXXIII

На следующий день был созван Государственный совет. Король объяснил положение; он не преуменьшал разгрома, я бы даже сказала, что он его преувеличил, если бы это было возможно.

В качестве главнокомандующего военного флота на Совет был приглашен адмирал Караччоло. Поскольку со стороны моря опасаться было нечего — ведь англичане охраняли порт, — он просил позволения составить из военных моряков корпус в тысячу — тысячу двести человек и во главе их отправиться воевать с французами. Овладев ущельями Абруцци до прибытия главных сил неаполитанской армии, он мог бы положить конец отступлению и объединить силы беглецов. Сколько бы солдат ни погибло в сражениях с французами, неаполитанское войско все еще должно было быть раза в четыре сильнее тех, кто обратил его в бегство.

Но король отверг это предложение. Он сомневался в преданности Караччоло и подозревал его в желании собрать разрозненные части армии только затем, чтобы объединиться с силами патриотов.