Book.

Легко себе представить, каково было его изумление, когда он увидел меня. Все матросы знали меня, и мои близкие отношения с Нельсоном ни для кого из них не были секретом. Таким образом, мой приход для этого несчастного явился тем, чем был или, точнее, чем был бы солнечный луч, проникший во мрак вечной ночи, окружающий всех, кто проклят Богом.

Сначала он был до того ошеломлен, что, казалось, не мог понять, о чем я его спрашиваю, и колебался, как мне отвечать.

Я спросила, правда ли, что он родом из Хоардена, и он сказал, что да; на вопрос, есть ли у него сестра, он тоже ответил утвердительно.

Тогда я ему сказала, что была знакома с его сестрой.

Он покачал головой, но я настаивала:

— Уверяю вас, я знала ее.

— Как же может быть, — возразил он, — чтобы такая знатная леди, как вы, водила знакомство с бедной дочкой флотского сержанта Джона Кемпбелла?

— И все-таки, — сказала я, — это так же верно, как то, что ее зовут Фанни.

Он вздрогнул и пробормотал:

— Правда ваша…

Потом, собравшись с мыслями, он продолжал:

— Раз вы знали мою сестру и теперь пришли сюда, это значит, что у вас есть какое-то сочувствие к бедному осужденному. Поэтому я попрошу вас об одном.

— Просите, друг мой.

— Моя сестра замужем за пастором из небольшого селения между Хоарденом и Нортопом.

— Наверное, из Йоло?

— Точно! — закричал Томас. — Откуда вы знаете?

— Неважно, откуда, но, как видите, знаю.

— Так вот, миледи, вы уж меня не забудьте. Когда я умру, напишите сестре — сам-то я не умею писать, — напишите ей, что я умер, только не говорите, что меня повесили! И попросите ее, пусть молится за меня. Она девочка набожная и не забудет это делать.

— Это все, чего вы желаете, мой друг? — спросила я.

— Ох, Боже мой, ну да, миледи. Меня ведь справедливо приговорили: я угрожал своему начальнику… А только не один я в этом повинен.

— Кто же тогда, если не вы?

— Это проклятое вино с Везувия! Я его пил будто пиво и знать не знал, что в нем черт сидит! Совсем голову потерял! Я же не узнал своего начальника, у меня в глазах все помутилось, вот и совершил преступление. Но я надеюсь, может, милостивый Господь заглянет в судовой журнал и увидит, что за десять лет, что я служил во флоте его величества, у меня было всего три взыскания. Ну, правда, третье будет нешуточное.

— Дорогой Харди, я узнала все, что хотела знать, — обратилась я к флаг-капитану. — Оставим бедного малого наедине с его раскаянием.

И, понизив голос, шепнула:

— Надеюсь, оно останется его единственным наказанием.

Харди глянул на меня и покачал головой.

Я поднялась наверх и пошла к Нельсону.

— Милый Горацио, — сказала я, — мне надо вам рассказать одну историю. Когда моя мать была служанкой на ферме, она с помощью маленького наследства, оставленного ей ее бывшим хозяином, нашла возможность пристроить меня в пансион, где я за год научилась читать, писать, немножко музицировать и рисовать. Но через год деньги кончились, пришлось уйти из пансиона и волей-неволей наняться воспитательницей детей в дом одного славного человека по фамилии Хоарден. Однажды я вывела моих маленьких питомцев погулять на полянке, и вдруг там появились мои бывшие соученицы, которых я когда-то превосходила своими успехами. А поскольку почти все эти девицы были из состоятельных семей, они стали смеяться над моим жалким положением и бедным нарядом, достойным прислуги.

— Моя бедная, дорогая Эмма! — сказал Нельсон, сжимая мне руку.

— Только одна девочка отделилась от их кружка и подошла ко мне. Увидев, что я плачу, она своим платком отерла мои слезы, поцеловала меня и сказала: «О, Эмма, я не такая, как эти злые создания. Я тебя всегда любила!» И, прослезившись вслед за мной, она еще раз обняла меня, прежде чем вернуться к своим товаркам, встретившим ее язвительными усмешками.

— Какая добрая девочка, — промолвил Нельсон. — Я бы хотел знать ее имя и адрес, чтобы обеспечить ей приданое, если она еще не замужем.

— Сейчас ей тридцать четыре года, она замужем и счастлива.

— А! Тем лучше!

— Но у нее есть брат, попавший в ужасное положение. Должна ли я отказать ему в помощи или из благодарности к его сестре мне следует выручить его из беды?

— Дорогая Эмма, — отвечал Нельсон, — покинуть в несчастье этого брата после того, как сестра его совершила такой поступок, было бы неблагодарностью, а я не думаю, чтобы вы были подвержены столь низкому пороку.

— Стало быть, вы мне поможете, если я захочу отплатить Фанни за ее доброту?

— Да, если это будет в моей власти.

— Вы обещаете?

— Слово Нельсона.

— Так вот, милый Горацио, — сказала я, обвивая рукой его шею и прижимаясь губами к шраму, пересекающему его лоб, — эту славную девочку, у которой я, по-вашему, в большом долгу, зовут Фанни Кемпбелл, а Томас Кемпбелл, приговоренный сегодня трибуналом к смерти за оскорбление старшего по чину, — ее брат.

— А, — пробормотал Нельсон, хмурясь, — это серьезнее, чем я полагал, милая Эмма.

— Стало быть, вы мне отказываете?

— Я этого не сказал. Надо найти способ все уладить.

— Как это уладить? Это мне представляется затруднительным, ведь вы не сможете повесить его и в то же время не вешать.

— Нет; но я могу заставить его до последней минуты думать, что он будет повешен. А в последнюю минуту явитесь вы и спасете его… Не правда ли, сэр Уильям однажды рассказывал, что именно так выглядит развязка античной трагедии? Появляется бог или богиня, и виновный обретает спасение. Мы сейчас находимся на земле античности, возьмем же пример с нее.

Роль, предназначенная мне Нельсоном в этой комедии, которая продлит страдания несчастного еще на пятнадцать-восемнадцать часов, внушала мне некоторое отвращение. Но Нельсон и слышать не желал ни о каких новых уступках, так что пришлось принять милость в такой форме, в какой он ее предлагал, либо вообще от нее отказаться.

На следующий день все произошло так, как пожелал милорд. Утром матросы и морские стрелки выстроились на палубе, привели осужденного, загремели барабаны, как того требует обычай; уже и веревку подвесили на рее, и петлю со скользящим узлом накинули на шею приговоренного, когда, как было условлено заранее, появилась я и попросила о помиловании, и мне не отказали.

Бедняга, у которого хватило сил для того, чтобы пойти на смерть, лишился их, когда жизнь была ему возвращена: он упал без чувств.