По дороге я спросила Нельсона, как поживает птица.
— Какая птица? — спросил он.
— Птица Абукира, та, что прилетела и уселась к вам на плечо в день, когда я посетила вас на «Авангарде».
— А! — весело вскричал он. — Я снова видел ее утром того дня, когда мы бомбардировали Копенгаген. Решительно я больше не сомневаюсь, что эта птичка — мой добрый гений.
Снова увидев свою крошку Горацию, Нельсон, казалось, был еще счастливее, чем в первый раз. За четыре прошедших месяца ребенок подрос и окреп; поистине это было самое прелестное маленькое существо, какое только можно вообразить.
На Пикадилли Нельсон вернулся, переполненный радостью; во все время обеда он только и говорил, что о своей крестнице.
Новое правительство возобновило деловые сношения с Францией, однако заключить мир Англия соглашалась лишь при условии, что она сохранит за собой Мальту и ей уступят Тринидад. Бонапарт бурно воспротивился таким притязаниям и объявил в «Монитёре», что соберет в Булони флотилию и совершит с ней попытку вторжения на Британские острова.
И действительно, соединения канонерских лодок стали выходить из портов Кальвадоса, Нижней Сены, Соммы и Шельды, и все направлялись в Булонь.
Англия не пожелала отстать и тоже собрала основательные силы, чтобы оказать отпор предполагаемой высадке противника.
Нельсону поручили командование эскадрой, которой предстояло вести наблюдение за военными приготовлениями Франции.
Пришлось снова расстаться, но на этот раз мы надеялись, что разлука окажется недолгой; посылка флотилии была скорее демонстрацией силы, нежели возобновлением боевых действий.
Новое назначение Нельсон получил 25 июля, а 27-го он поднял свой вымпел над кораблем «Единство», стоявшим в гавани Ширнесса.
Плавание продлилось около трех месяцев, после чего мирный договор был подписан. И весьма кстати: Нельсон в самом деле был серьезно болен.
Семнадцатого октября он писал мне:
«Мой возлюбленный друг, хотя мое недомогание не представляет никакой опасности, оно противится всем лекарствам, которые мне прописаны, и должен признаться, что все это меня изрядно замучило. Похоже, будто я проглотил свои насморк, но не переварил его и он остался у меня в утробе. Хотел бы я, чтобы господа из Адмиралтейства почувствовали то же, что я, но так как у них, по-моему, нет утробы, подобные пожелания бесполезны. Я провел прескверную ночь, но Ваши милые письма и письма сэра Уильяма доставляют мне большое утешение.
Я положительно решил не суетиться по возвращении в Лондон; мне ничего не нужно, кроме только возможности обосноваться в загородном доме вместе с вами, мои дорогие друзья!»
Хотя это письмо следовало отнести к разряду официальных, оно меня тем не менее обеспокоило: эти фразы, отрывистые и, если можно так выразиться, словно бы подрагивающие, казалось, говорили о том, что писавшего трепала лихорадка.
Двадцать третьего октября Нельсон прибыл в Мертон-Плейс. Я просила сэра Уильяма разрешить, чтобы миссис Томсон со своей маленькой Горацией поселилась в одной из пристроек; зная привязанность Нельсона к крестнице, сэр Уильям тотчас согласился; впрочем, дом ведь и принадлежал Нельсону, а не ему.
Я была в полном восторге, когда, едва успев обнять нас, Нельсон спросил о своей крестнице и пожелал, чтобы его немедленно провели к так называемой матери Горации; однако и подлинная мать была здесь, рядом и не упустила ни одного слова, движения, взгляда. Радость Нельсона была моим триумфом.
Двадцать девятого числа того же месяца Нельсон занял свое место в палате лордов; он, насколько то было возможно, оттягивал эту церемонию, находя ее очень нудной. Так как он был виконтом, его вводил туда и патронировал виконт Сидней.
Мы очень приятно провели зиму, то в поездках в Мертон-Плейс, уединенность которого нравилась Нельсону, то в балах, званых вечерах и празднествах на Пикадилли. Сэр Уильям принимал у себя многих, а коль скоро милорд жил с нами, у нас постоянно гостил и кто-либо из членов его семейства. Должна заметить, что все эти люди, после смерти Нельсона не показывавшие глаз и не желавшие меня знать, при его жизни были полны самой любезной предупредительности.
В начале лета 1803 года мы, лорд Нельсон, его брат, сэр Уильям и я, совершили путешествие по Уэльсу. Но в Блинхейме мое самолюбие подверглось жестокому испытанию: знатное семейство, жившее в местном замке, выказало мне явное презрение. Нельсон не скрыл, что его глубоко задевает столь непочтительное обращение со мной. Он отказался от прохладительных напитков, предложенных нам, а я сказала достаточно громко, чтобы быть услышанной:
— Будь я королевой, после Абукира я бы пожаловала Нельсону княжество, причем настолько прекрасное, чтобы Блинхейм не мог считаться даже его огородом.
Зато во всех празднествах, что давали в честь моего героя муниципалитеты, города или общественные собрания, мне неизменно удавалось проявить свои таланты трагической актрисы и певицы, тем самым придавая этим торжествам новый блеск и очарование; не только общая молва, но и суждения провинциальных газет свидетельствуют, что я тогда в самом деле добивалась успеха.
В начале сентября мы возвратились в Мертон, где провели почти всю зиму.
Как я уже говорила, сэру Уильяму давно нездоровилось, но в начале марта 1803 года его недомогания приняли более серьезный оборот, и наконец, он слег, заболев по-настоящему тяжело. Мы тотчас увезли его в Лондон и окружили самым заботливым уходом, но наука оказалась бессильна против старости — ему было семьдесят два. Он все более слабел, и вот 6 апреля нам обоим, Нельсону и мне, пришлось преклонить колена у его изголовья, чтобы принять его последний вздох.
Сэр Уильям умер как добродетельный человек, которому не в чем было себя упрекнуть. За несколько минут до своей кончины он пожал руку Нельсону и слабым, но исполненным душевного спокойствия голосом произнес:
— Храбрый и великий Нельсон, наша дружба, хотя ей уже много лет, никогда не омрачалась ни единым облачком, и, умирая, я горд тем, что Господь послал мне такого друга. Надеюсь, что благодаря вашей поддержке Эмма сможет обрести справедливость у министров; вы ведь лучше, чем кто-либо другой, знаете, сколь многое она совершила для своей страны, и вы напомните им об ее заслугах. Окажите покровительство моей дорогой жене, и пусть Бог в свою очередь окажет вам свое покровительство, благословит и пошлет вам победу во всех сражениях!
Потом, обратившись ко мне, он произнес:
— Моя несравненная Эмма, вы никогда не оскорбили моих чувств ни помыслом, ни словом, ни делом. Позвольте же мне от всей души поблагодарить вас за все те доказательства любви и преданности, что я получил от вас за десять лет нашего счастливого союза.
Потом, сделав последнее усилие, сэр Уильям соединил наши руки, из его груди вырвался глубокий вздох, и он скончался.