Я оплакивала сэра Уильяма, и скорбь моя была искренней. Он дал мне то высокое положение, какое я занимала при дворе, ему я была обязана той ролью, какую мне выпало там сыграть. Может быть, для моего вечного спасения было бы лучше, если бы я осталась в своей прежней скромной доле, в бедности и безвестности, но эти мысли, что ныне так занимают меня, тогда даже не пришли мне в голову.
Сэр Уильям не сомневался, что благодаря высокому покровительству Нельсона я получу право преемственности на его пенсион, составлявший полторы тысячи фунтов стерлингов; он знал, что Нельсон приобрел для меня Мертон-Плейс, приносивший около пятисот фунтов дохода, таким образом, он полагал, что оставляет меня богатой, передавая мне по завещанию еще семьсот пятьдесят фунтов стерлингов годовых; и в самом деле, три эти ренты, взятые вместе, обеспечили бы мне приблизительно тысяч семьдесят дохода, если считать во франках.
Однако от надежд на министерский пенсион пришлось вскоре отказаться. Несколько демаршей, которые предприняла я и сам Нельсон, не удостоились ответа. Неспособный надолго оставить меня в сомнительном положении, Нельсон тогда оформил акт мнимой продажи мне Мертона и выделил мне ренту в тысячу двести фунтов стерлингов, что вместе с Мертоном и деньгами, завещанными сэром Уильямом, давало мне шестьдесят тысяч франков.
По одному из условий завещания сэра Уильяма, написанного за неделю до его смерти, Нельсон получил от него в подарок мой очаровательный миниатюрный портрет, выполненный на эмали. Я же преподнесла ему золотую цепочку, и с тех пор он постоянно носил ее на шее, а медальон — у сердца.
Но что меня удивило и глубоко опечалило, так это поведение лорда Гринвилла, племянника сэра Уильяма. Этот человек, так меня любивший, что думал, будто, потеряв меня, он сойдет с ума, стал одним из моих самых ожесточенных преследователей. Через месяц после смерти своего дяди он заставил меня покинуть принадлежавший ему дом.
Тогда Нельсон, видя, что у нас нет более своего жилища в Лондоне, нанял себе дом, совершенно отдельно от меня: то была большая жертва, которую он принес моей репутации и мнению света; но на то, чтобы отказаться от нашего совместного житья в загородном поместье, у него мужества не хватило.
Я же я в свою очередь сняла дом на Клерджес-стрит.
К несчастью, через несколько недель после этого новоселья судьба лишила меня поддержки и близости моего благородного друга: его послали командовать Средиземноморским флотом.
Это было большой честью, но вместе с тем и большим горем для меня. Ведь мы не расставались целых полтора года, я привыкла к этой жизни вдвоем, и вот нам пришлось прервать ее, причем ради новой войны, еще более ожесточенной, чем прежде! Я бы сказала, что надежды на мир, которые все питали так долго, рухнув, еще более усилили взаимную ненависть Франции и Англии.
Отчаяние Нельсона было тем сильнее, что я снова, уже во второй раз, ждала ребенка.
Прежде чем расстаться, мы поклялись друг другу, что наш союз нерушим навеки, и он дал мне золотое кольцо, которое я с тех пор носила на пальце вместо кольца сэра Уильяма.
В конце июля я получила от него такое письмо:
«Моя возлюбленная Эмма, я уже посылал Вам весточки из разных мест, но лишь затем, чтобы сообщить, что “я здесь” или “я там-то”, поскольку не было времени сказать Вам больше. К несчастью, мне, по-видимому, не удастся слать Вам письма иначе, нежели морем, то есть на маленьких судах, которые адмирал предоставляет в мое распоряжение; таким образом, часто писать не удастся.
Наш путь из Гибралтара на Мальту был непомерно долог; на него ушло ни много ни мало 11 дней, и только 26-го мы дошли до Капри, где я дал приказ, чтобы фрегат, доставивший мистера Эллиота в Неаполь, присоединился ко мне.
Шлю Вам копии посланий короля и королевы; я был ужасно удручен, не найдя там ни словечка для Вас; впрочем, может быть, дело просто в том, что это чисто политические письма.
В письме королеве я сообщал ей следующее:
“Я расстался с леди Гамильтон 18 мая; она по-прежнему так привязана к Вашему Величеству, что, я уверен, отдала бы свою жизнь, чтобы спасти Вашу. У Вашего Величества никогда не было более искренней и преданной подруги, чем Ваша дорогая Эмма. Конечно, Вы должны были с огорчением узнать, что сэр Уильям оставил ее не в таком материально обеспеченном положении, как то позволяло его состояние. Все свое добро он разделил между своими родственниками, но леди Гамильтон, тем не менее, чтит его память”.
Надеюсь, дорогая Эмма, что королева напишет Вам непосредственно; если же она окажется столь неблагодарной, чтобы забыть Вас, я буду молить Бога, чтобы и он забыл ее; но Вы ведь тоже считаете — не правда ли? — что она неспособна когда-либо Вас забыть. Сейчас ей самое время дать Вам доказательство своей любви. Не показывайте копий писем короля и королевы никому, кроме наших самых близких друзей.
Король в печали и почти не покидает Бельведер; наш новый посол мистер Эллиот не видел ни его, ни королевы с 17-го числа, то есть со дня своего прибытия.
Между тем он должен быть им официально представлен 22-го.
Я убежден, что этот ничтожный корсиканец задумал захватить Неаполитанское королевство, поэтому я посоветовал генералу Актону не подвергать долее королевское семейство риску попасть в руки врага.
Как Вы понимаете, я вынужден очень спешить, чтобы скорее присоединиться к эскадре, стоящей у Тулона…»
«Июль 1803 года.
Я приближаюсь к Тулону, готовясь разгромить французов. У нас наготове семь линейных кораблей, пять фрегатов и шесть корветов; через неделю мы получим подкрепление — еще три-четыре корабля.
Вы можете себе вообразить, милая Эмма, как я счастлив всякий раз, когда получаю одно из Ваших милых пространных писем.
Благодарю Господа за то, что Вы не испытываете ни в чем нужды; будьте уверены, что, как только мне удастся раздобыть шесть пенсов, пять из них я буду отдавать Вам. К несчастью, Вы по опыту знаете, что в денежных вопросах на друзей надежда плоха, и Ваш здравый смысл, как я полагаю, учтет этот опыт.
Я положительно рассчитываю, что министр все же кое-что сделает для Вас, но, если и нет, на хлеб с сыром у нас всегда хватит. Будь благословенна независимость! Хотя пока мне не представилось случая существенно пополнить свой кошелек, было бы уж чересчур большим невезением, если бы за всю кампанию я не раздобыл средств, достаточных, чтобы расплатиться с долгами, а когда они выплачены, это немалое утешение.
Пока я не заговаривал с генералом Актоном о ренте с моего герцогства Бронте, но, как только буду уверен, что Неаполь останется в руках короля Фердинанда, я задам этот вопрос. Хотя, по правде говоря, особых надежд я на сей счет не питаю.
Судя по тому, что я слышал, король Фердинанд настолько подавлен, что охотно согласился бы отречься от престола в пользу своего сына, чтобы вернуться на Сицилию. Как Вы помните, сэр Уильям всегда полагал, что этот монарх кончит именно так».