— И все-таки он умер.
— Он действительно сыграл с нами эту скверную шутку. Но вот как все произошло…
— Слушаю вас!
— Мы, господин фон Зинцендорф и я, заказали свои гороскопы.
— А, так вы это признаете.
— Да, монсеньер, и в этом состоит весь грех. Господин де Флёри в качестве богослова подтвердил
сказанное кивком.
— Колдун начал с того, что рассказал нам кое-что из правды и наплел много лжи. Он нам открыл некоторые неизвестные в дипломатических кругах придворные секреты.
— О-о! Значит, это был колдун из знатной семьи?
— Затем он предложил обеспечить каждому из нас исполнение его самого заветного желания.
— Ну, вы уж, верно, попросили его сделать так, чтобы вас всегда любили женщины?
— Бог мой! Нет, монсеньер, в том-то и дело, что нет. Я в своем тщеславии полагал, что мне для этого нет нужды в таких просьбах.
— Вот видите!
— Я просил дать мне ключ от сердец государей.
— О-о! Вижу, вы опять возвращаетесь к своим честолюбивым помыслам.
— В ту пору, монсеньер, они уже дали всходы.
— Так что же, дал он вам этот ключ?
— Монсеньер, это дело как раз шло к завершению, когда неожиданное событие нарушило наши планы. Господин фон Зинцендорф, мало интересуясь ключом от сердец государей, тем более что он считал, будто этот ключ у него в кармане, пожелал завладеть ключом от женских сердец.
— Колдун мог бы удовлетворить вас обоих, не разочаровав ни того, ни другого.
— Но вот в чем суть драмы, монсеньер. Едва аббат произнес эти неосторожные слова, как маг заявил, что для некоторых мужчин ключ от женских сердец — вещь совершенно бесполезная, тем более что у женщин нет сердца.
— О! — обронил г-н де Флёри.
— Тут он несколько увлекся, потому что господин фон Зинцендорф был глубоко уязвлен этой фразой и объявил замечание мага клеветой.
— Надо же!
— Это можно понять, монсеньер. Господин фон Зинцендорф в это время как раз питал самую нежную любовь к некоей даме, на чью взаимность он был вправе рассчитывать.
— Vanitas vanitatum, — проворчал г-н де Флёри.
— Воистину так, монсеньер, потому что маг, то ли знавший об этой его страсти, то ли и впрямь наделенный волшебными способностями и угадавший ее, отвечал: «Сударь, госпожа ***, в которую вы влюблены, — это самое худшее доказательство, какое вы могли бы привести в подтверждение вашего высокого мнения о женщинах».
— М— Да, — протянул г-н де Флёри, — он не потрудился затупить свою стрелу.
— И потому она пронзила господина фон Зинцендорфа в самое сердце, от ярости у него потемнело в глазах.
«Ах ты, негодяй! — закричал он. — Ты лжешь!» «Сударь, — отвечал колдун, не теряя присутствия духа, — никогда не следует обвинять во лжи мужчину, а мага тем более, но главное, никогда не должно бранить того, к кому сам же явился, обеспокоив его ради какой-либо собственной надобности».
— Какой обидчивый колдун.
— Именно эта мысль и пришла мне тогда в голову, монсеньер. Подобная обидчивость меня удивила. Я, кажется, начал догадываться, что эта история способна принять такой оборот, какого господин фон Зинцендорф не предвидит. И место, как вы сами сказали, монсеньер, было выбрано нехорошее. Мы находились среди каменоломен, в одном льё от Вены, ночью, без света: бледная луна служила нам единственным светильником; у колдуна был вид человека, который вполне свыкся с пустынной местностью и готов извлечь выгоду из этого преимущества. Я дал господину фон Зинцендорфу знак замолчать, но он уже был вне себя. Мне не удалось его остановить. Он бросил колдуну вызов, требуя, чтобы тот привел ему доказательства, способные повредить госпоже фон *** в его глазах.
— И что же сделал маг? — поинтересовался г-н де Флёри.
— Ах, монсеньер! Колдуна вела его несчастливая звезда. Он заговорил и говорил с полчаса, просвещая господина фон Зинцендорфа — а тот то краснел, то бледнел, то скрежетал зубами, — и поведал о вещах, заставивших меня одновременно смеяться, ужасаться и дрожать.
— Да что же это был за человек?
— Это был несчастный человек, сударь; он довел господина фон Зинцендорфа до крайности, и тот хотел его проучить; увидев это, проклятый колдун выхватил из груды камней короткую, но крепкую шпагу, которую он там припрятал, и дал господину фон Зинцендорфу такой резкий отпор, что дело для моего спутника грозило кончиться бедой.
— А что за человек этот аббат? — спросил кардинал.
— Аббат человек хорошо воспитанный, хорошо обученный, но здесь он имел дело с сильным противником. Колдун атаковал его столь сильно, что, как мне показалось, для меня настало время из зрителя превратиться в актера. Речь шла о спасении господина фон Зинцендорфа, первый же неверный шаг погубил бы его, а он совершенно не владел собой. Вдруг он поскользнулся и опрокинулся навзничь; колдун бросился к нему, чтобы его добить.
— Ну, это же не человек, а сущий дьявол!
— Сам сатана во плоти, монсеньер, я все время об этом думаю, и доказательство тому…
Господин де Ришелье осекся.
— Ах, так у вас есть и доказательство?
— Да, монсеньер, ведь он получил от меня удар шпагой, которая вошла в грудь под правым соском, а вышла пониже левого плеча, но ни из той, ни из другой раны не выступило ни капли крови.
— Что ж! Однако вы признаете, герцог, что он получил-таки от вас удар шпагой.
— Да, монсеньер, и еще два от господина фон Зинцендорфа, который взял себя в руки, как только я пришел к нему на помощь. Но, монсеньер, то был случай законной самозащиты, и моя совесть ни в чем меня не упрекает.
— В конце концов вы убили дьявола — по всему, что вы рассказали, это для меня совершенно очевидно.
— Монсеньер ведь помнит пословицу: «Лучше убить сатану, чем сатана…
— … убьет нас». Бедняга-колдун! Какая жалость, что он связался с двумя такими безумцами, как вы! Будь я на вашем месте, колдун бы меня не оскорбил, я бы не оскорбил его; я узнал бы все то, что вы узнали, и еще много такого, чего вы узнать не успели, — таковы плоды, которые приносит терпение.
— О монсеньер, хотя мы немного погорячились, я готов это признать, у бедного дьявола все же нашлось время, чтобы сообщить нам целую гору славных известий.
— Я вам верю; но вернемся, прошу вас, к вашему обращению на путь истинный.
— Оно в точности тогда и совершилось, монсеньер. Чувствуя себя повинным в том, что почти, можно сказать, убил человека по причинам, которые не вполне годятся для оправдания, я покончил со своим любопытством, порвал с женщинами, положил конец своим приступам гнева, а это ведь три самых больших камня преткновения в нашей жизни.