Госпожа де Майи пробормотала что-то не походившее ни на «да», ни на «нет», но в подобных обстоятельствах невразумительный лепет служит знаком согласия. Господин де Ришелье именно так его и воспринял.
— Стало быть, — заявил он, — если вы разделяете мнение моего двоюродного деда и мое, к чему тогда эти ваши уклончивые взоры? А между тем мне казалось, что между нами теперь все будет говориться простыми словами, простыми и понятными.
— В таком случае что ж, начинайте, — вздохнула г-жа де Майи.
— Ну, так вот…
Графиня раскрыла свой веер подобно тому, как античный воин перед единоборством выставлял наготове щит.
— Король так молод, — продолжал герцог, — что мы пока в точности не знаем, есть ли у него сердце; одна лишь королева могла бы быть тому свидетельницей. Но будем осторожны: если королева вскоре — не сегодня, так завтра — сможет разрешить этот важный вопрос, то в тот день, сударыня, мы с вами окажемся на весьма скользкой дорожке, а у короля будет уже не только одно сердце.
— Их станет два? — с улыбкой спросила г-жа де Майи.
— Нет, графиня, у него появятся чувства, а это куда опаснее для вас, для меня, для всех…
— Для меня? — повторила графиня, пропустив мимо ушей все, что не касалось ее.
— Без сомнения, сударыня, ибо — берегитесь! — вы уже не сможете научить короля тому, чему его успеют научить другие, поскольку он и без вас будет знать это. А вам известно, какую признательность сохраняет его величество к своим наставникам.
— Значит, это так трудно, герцог, любить и быть любимой?
— Гм! — только и смог ответить Ришелье. Но графиня повторила свой вопрос.
— Ох, сударыня, — вскричал герцог, — до чего же узко вы смотрите на вещи! С какой обыденной точки зрения вы воспринимаете свою миссию! Фи, мадемуазель де Нель, стыдитесь!
— Так преподайте мне урок, герцог.
— Что ж! Итак, графиня, да будет вам известно: с того дня…
Тут он осекся, заколебавшись. Графиня в ожидании смотрела на него.
— Черт возьми, скажем прямо, без околичностей! — продолжил герцог. — С того дня, когда вы станете возлюбленной короля, у вас появится множество забот. Вам надо будет стать владычицей его помыслов, утехой его ума, соблазном для его чувственности. А быть всем сразу — это, сударыня, знаете ли, довольно обременительно.
— Герцог, постойте, герцог, — воскликнула Луиза, — я вас не понимаю!
— Ах, графиня!..
— Честное слово! — с живостью перебила его г-жа де Майи. — Дело не в том, что я сержусь, нет, право же, я не поняла вас.
Герцог задумчиво кивнул, что примерно значило: «Так и быть! Если вам не ясно, придется растолковать». Потом, уже вслух, он сказал:
— Послушайте. Вам следует знать, графиня, что сейчас, когда вы пока всего лишь едва разведенная жена господина де Майи…
— О, вполне разведенная! — вскричала графиня.
— Ладно. Так вот, у вас уже есть соперницы. Черные брови Луизы де Майи сошлись на переносице, словно две тучи, чреватые молниями и ураганами.
— Соперницы? — пробормотала она тоном женщины не столько испуганной, сколько готовой сражаться.
— Отлично! — заметил герцог. — Вот это мне нравится: свою реплику вы произнесли в лучших традициях Клерон. Да, графиня, соперницы!
— Кто же это?
— Прежде всего королева; о, не кривите ваши пурпурные губки в такой презрительной гримасе; поверьте мне, королева не такая соперница, которой стоит пренебрегать.
— Господин герцог, — отвечала г-жа де Майи, — если вы полагаете, что королева для меня до такой степени опасна и что король питает к ней столь нежную любовь, то подобает ли женщине с моим характером и происхождением затевать борьбу? Берегитесь, герцог: при таких условиях ополчаться против жены, за плечами которой четыре года супружества, значило бы неизбежно обесчестить себя; это бесчестие, герцог, падет и на вас, ведь вы мой друг.
— О, погодите, это еще не все! Помимо королевы, что бы вы о ней ни говорили, у вас есть — мои слова, как вы понимаете, соотносятся с тем, что я знаю; о Людовике Четырнадцатом я бы не сказал того, что говорю о Людовике Пятнадцатом, — помимо королевы, имеющей то большое преимущество, что она королева, у вас есть соперница еще более красивая, женщина, чей ум не уступит вашему, а красота… ох, пусть это прозвучит жестко, но все равно… главное, чтобы вы все поняли. Так вот, ее красота в смысле классической правильности превосходит вашу; эта женщина благородного происхождения и — да постойте, все это еще пустяки! — она актриса, то есть хамелеон, готовый принимать любые обличья; актриса — это значит не только красавица, но еще и талант, и чары улыбки, и особый аромат, и щедрое сердце.
— Боже мой! Боже мой! Понятно ли вам, какого страха вы нагнали на меня? — воскликнула Луиза.
— Еще бы! — отозвался герцог. — Мое намерение в том и состояло! Посредственны те военачальники, от которых приходится скрывать истинную силу противника; с вами же я говорю, как с Конде, как с Тюренном, как с графом Саксонским.
— Знаете, подобное сравнение не что иное, как едкая сатира на мою персону.
— Ну, хватит! Вот мой генерал и спустился на целую ступень: мой Тюренн уже не более чем Виллар.
— И кто же эта чаровница, эта особа, исполненная совершенств? — спросила госпожа де Майи.
— Мадемуазель Олимпия де Клев.
— Имя мне знакомо, — промолвила г-жа де Майи, сжав губы.
— Полагаю, что вы должны его знать, — заметил Ришелье с усмешкой. — Это любовница вашего мужа.
— Да, припоминаю, — обронила она. — Оставим это.
— Вовсе нет, не оставим, — возразил герцог, — напротив, остановимся на этом.
— Пусть будет по-вашему. Значит, эта женщина действительно такая, как вы сказали?
— Возможно, лучше.
— Вы ее видели?
— Позвольте мне не отвечать на этот вопрос, графиня, а вместо этого оценить самой то, что я подметил.
— Согласна.
— Прежде чем узнать вас, господин де Майи имел любовницу.
— Хорошо, дальше?
— Потом он становится вашим мужем и после года супружества возвращается к этой женщине.
— Да, вы правы, действительно это соперница. И король влюблен в нее?
— К счастью, еще нет; я лишь боюсь, что он уже успел возжелать ее, однако…
— Однако?
— Вслед за желанием может прийти любовь.
— И она придет?
— Если вам угодно. Корабли двигаются вперед не иначе как сообразно силе толкающего их ветра.
— Так этот корабль толкают?