И герцог направился к королю; он шел подпрыгивая, как один из тех коварных воронов, что, кажется, всегда смеются людям в лицо.
Мы как будто уже упоминали о том, что аббата де Шанмеле избавили от пут, что его доставили домой, пожалели и, главное, принудили рассказать свою историю.
Сказать по правде, достойный аббат выстрадал не слишком много, его мученичество было довольно терпимым. Он тотчас понял замысел Баньера, нашел его забавным в качестве комедийного приема, по-актерски хорошо исполненным, и предоставил событиям развиваться своим чередом, предпочитая подобное пассивное сообщничество сообщничеству деятельному.
Как все это прошло, мы уже знаем.
Баньер устремился в Париж через предместье Сен-Марсо, то самое, которое Вольтер в свое время заклеймил именем гнусного предместья, и это определение осталось одной из величайших истин, изреченных Вольтером.
Священник в предместье Сен-Марсо не считался необыкновенной персоной, поэтому на аббата Баньера никто не обращал внимания.
Но, чтобы сохранить это полезное инкогнито, все же не следовало слишком долго блуждать по улицам. Вследствие этого Баньер занялся самой насущной задачей: поисками пристанища.
Найти его Баньеру было далеко не просто. Парижа он не знал и, проведя в нем лишь двенадцать часов, понятия не имел, как здесь следует искать ночлег, ибо в первый же вечер после своего прибытия в город уже обрел его в Шарантоне.
Из двух экю, которые Баньер позаимствовал у аббата Шанмеле, два ливра и десять су были потрачены на оплату фиакров.
Стало быть, у Баньера оставалось девять ливров и десять су.
Это было целое состояние в сравнении с тем, чем он владел, когда вступил в столицу впервые.
Итак, в отношении денег Баньер не был столь уж основательно стеснен, ведь если найти себе скромный угол и жить бережливо, этого довольно, чтобы продержаться четыре-пять дней.
Правда, с такой суммой не устроишь у виноторговцев обеда из устриц и пулярки, не запьешь его тем славным винцом, что так взбодрило аппетит нашего героя в день, когда он обнаружил экю в кармане своего бараканового одеяния; но в конце концов он сможет поесть белого хлеба и лечь спать не под открытым небом.
По сравнению с гостеприимством, какое король оказывал своим подопечным в Шарантоне, это было весьма ощутимое улучшение.
Баньер, задрав голову, начал с главного, то есть отправился на поиски гостиницы. Священники в ту эпоху подчас действовали как обычные путники, если им случалось прибыть из провинции без рекомендательных писем. Конечно, совершенно очевидно, что для Баньера удобнее всего было бы попроситься на ночлег в какой-нибудь монастырь; однако для этого ему не только не хватало рекомендаций, но еще, если подумать, следовало допустить, что в монастыре у иезуитов могут оказаться свои соглядатаи, а Баньеру снова водвориться в иезуитское узилище хотелось ничуть не больше, чем в дом умалишенных.
С другой стороны, для него было важно не только найти пристанище, но и обменять свое облачение священника на какую-либо другую одежду, ведь в парижскую полицию несомненно уже отослали его описание, в котором он был изображен в этой сутане.
О, как он теперь печалился о той любезной старьевщице: он от всего сердца возвратил бы ей экю — великодушный дар, уже нами упомянутый, лишь бы она дала ему взамен хоть какую-нибудь одежонку, пусть даже с риском, что в кармане там больше не будет экю.
Однако Баньер был еще в том возрасте, когда уповают на Провидение, и он сказал себе, что прежде всего надо отыскать ночлег, а одежда появится потом.
Что касается приюта, наш герой набрел на то, что ему требовалось, на улице Фоссе-Сен-Виктор — то была маленькая комнатка с выходом прямо во двор, скромная и чистая.
Устроившись там, Баньер принялся думать.
Его раздумывание, да будет нам позволено изобрести такое слово, если его не существует, или употребить, если оно уже изобретено, — итак, его раздумывание состояло из трех периодов.
Сначала он возблагодарил Господа.
Потом у него возник замысел относительно одежды.
И наконец он подумал о добром аббате де Шанмеле, о пользе, которую он уже извлек и еще сможет в дальнейшем извлечь из знакомства с ним.
Замысел же у него был вот какой.
Он поднял шум, притворившись, что упал на лестнице; выглядело это как нельзя более правдоподобно, учитывая, насколько там были крутые ступени; ну а когда имеешь несчастье упасть, то немудрено и сутану порвать.
Тут, чтобы его выручить из беды, само собой, послали за портным.
Когда этот человек вошел в его комнату, Баньер запер за ним дверь на ключ и заявил:
— Друг мой, по вашему лицу я вижу, что вы славный малый; я сбежал из монастыря, меня там хотели принудить произнести монашеский обет. Я здесь прячусь; подыщите-ка мне подходящую одежду.
К счастью для Баньера, портной оказался вольнодумцем. Он был очарован таким откровенным признанием, тем более что несчастных, пострадавших от насилия Церкви, в ту эпоху было много, так что все выглядело убедительно. Портной прослезился, потряс Баньеру руку и принес ему хорошую одежду, предложив ее в обмен на сутану, которая была совсем новая.
Баньер отказался от этого, ведь сутана ему не принадлежала, она была собственностью Шанмеле; тем не менее предложение добряка-портного навело его на новую мысль.
Ведь можно оставить сутану в залог за одежду, с тем чтобы позднее выкупить ее.
Со стороны нашего героя в этом замысле даже была особая деликатность, ведь в лавке портного, оставленная там в залог, сутана Шанмеле получит более тщательный уход, чем у Баньера, не имевшего прислуги.
Впрочем, стоит нам обратиться к началу этого повествования, и мы вспомним, что в тот день, когда Баньер начал свою артистическую карьеру в роли Ирода, Шанмеле позаимствовал его сутану подобно тому, как ныне Баньер позаимствовал сутану Шанмеле.
Таким образом, то был просто-напросто обмен вежливостями и сутанами между двумя добрыми друзьями.
Портной дал свой адрес и обещал, что выдаст сутану взамен на экю в шесть ливров.
Гордый и счастливый оттого, что он обеспечен одеждой на следующий день, Баньер развесил свое приобретение на стуле, улегся и заснул глубоким сном.
Пробудившись утром, он услышал пение вьюрков, мяуканье кошки и воркотню голубей, увидел клочок голубого неба, размером не меньше носового платка, и затрепетал от счастья, словно был владыкой половины земного шара.
Он встал и написал Шанмеле следующее письмо:
«Сударь и дорогой брат!