Но раньше чем Мадлен обнял своего друга, Камилла, находившаяся на антресоли, где она обитала, и оттуда увидевшая Мадлена, спустилась вниз и бросилась на шею своему крестному.
Мадлен воспользовался этим долгим объятием, чтобы опустить в карман шелкового передника девушки письмо, которое он предложил написать своему крестнику и которое взялся доставить в руки адресату.
Хотя Камилла боялась щекотки не меньше Эльмиры, она даже не вздрогнула, почувствовав руку Мадлена, мнущую шелк ее одежды, и, напротив, лишь сильнее прижалась губами к его щеке, повторяя:
— Крестный, дорогой крестный!
Объятия г-на Пелюша, который за это время успел несколько остыть под разгневанным взглядом Атенаис, были менее восторженными, чем объятия Камиллы, но тем не менее подобающими для друга, чье общественное положение обязывает проявлять некоторую сдержанность.
После настала очередь г-жи Пелюш; она удовольствовалась реверансом в ответ на почтительный и натянутый поклон Мадлена.
Затем открыли обе корзины.
Мадлен, надо признать, немного рассчитывал на то, что этот подарок позволит ему вновь завоевать сердце г-жи Пелюш, поскольку он знал, что она прежде всего экономная хозяйка.
И в самом деле, когда г-жа Пелюш увидела, как из первой корзины вытаскивают двух кроликов с их серым мехом, двух куропаток в их красных сапожках и с пестрой грудкой, фазана с шеей красновато-коричневого цвета с золотистым отливом и с длинным хвостом, острым, словно кинжал; а из другой — карпов с позолоченным круглым брюхом, угря, тут же поползшего, точно он только что вылез из реки, и раков, которые, не заботясь об оставшихся на дне корзины голавлях, взбирались по ее стенкам, падали на пол и разбегались во всех направлениях, — глаза ее оживились. Одним взглядом, каким хозяйка окидывает сразу всю плиту, какой бы большой та ни была, она представила себе, как кролики тушатся в белом вине в сотейнике, угорь и один из карпов варятся в винном соусе в котле, куропатки жарятся на вертеле, раки краснеют в кастрюле и, несмотря на это потрясающее изобилие, на следующий день остаются еще самый большой карп и фазан, лежащие на полках кладовой!
— Барышни, — сказала она, — помогите-ка мне поймать этого угря и собрать раков.
В магазине г-на Пелюша развлечения были редкостью, поэтому девушки, несмотря на страх перед этим угрем, походившим своей величиной еще больше, чем формой, на змею, и перед этими раками, опирающимися на хвосты и выставляющими против их изящных белых пальчиков свои уродливые черные клешни, а возможно, как раз из-за этого страха — женщины не всегда ненавидят то, что внушает им страх, — они немедленно выступили против беглецов в шумный крестовый поход, в котором мадемуазель Пелюш стала Готфридом Бульонским.
Сила осталась за законом, как говаривал г-н Пелюш: угорь и раки были водворены обратно в корзину, где ожидали теперь того часа, когда им придется переселиться в котел и кастрюлю.
Вот только вполне возможно, что закон этот показался им несправедливым. Господин Пелюш, в отличие от своей супруги, с грустью следил за распаковкой дичи и рыбы. Он думал о своем прекрасном украшенном резьбой ружье, бившем так метко, когда Мадлен стрелял одновременно с ним; он думал о тех блестящих охотах на землях Норуа, которые полагал уже своими или, по крайней мере, землями своего зятя; он думал о том высоком благоухающем клевере, который он беспечно топтал ногами в своем пренебрежении к живым цветам и растениям; он думал о тех лежащих на земле охапках соломы, откуда, если приподнять их носком башмака, порой вылетала куропатка, отставшая от стаи; он думал о зарослях кустарника, которые раздвигал дулом ружья, в то время как с другой стороны из них выскакивал кролик, причем г-н Пелюш успевал заметить лишь белый хвост зверька: тот скрывался в другом кустарнике, прежде чем наш охотник вскидывал ружье к плечу; он думал, наконец, о том славном лесном массиве Вути где, подобно Геркулесу в Немейском лесу, ему пришлось сражаться с чудовищем, шкуру которого он привез с собой в качестве трофея, — и, мечтая обо всем этом, он тяжело вздохнул.
Этот вздох заставил Мадлена поднять глаза.
— О чем ты думаешь? — спросил он своего друга.
— Я вспоминаю о тех прекрасных днях, которые более никогда не вернутся, — ответил г-н Пелюш, пытаясь придать своему голосу и лицу меланхолическое выражение.
— Но почему же эти прекрасные дни больше не вернутся?
— Ведь земли, где мы совершали наши подвиги, перешли в чужие руки.
— Как видишь, у нас осталось их еще достаточно, чтобы наполнить дом дичью и поделиться ею с нашими друзьями.
— Но ведь там мы встретимся с людьми, которых не должны более видеть.
— А почему ты больше не должен видеть этих людей или, точнее, этого человека?
— После того, что произошло?
— А что произошло? — спросил Мадлен. — Молодой человек, красивый, добропорядочный, безупречного поведения, считавший себя богатым, полюбил твою дочь и был любим ею. В тот час, когда ему предстояло жениться на ней, то есть когда должно было исполниться его самое заветное желание, он узнал, что состояние, которое, по его мнению и мнению всех кругом, было его собственностью, принадлежит другому. Ему было достаточно сказать одно слово, чтобы сохранить его целиком, подать один знак, чтобы у него осталось хотя бы половина. Однако он не сказал этого слова, не подал этого знака и принес свое счастье в жертву чрезмерной щепетильности. Но где, черт возьми, ты видел, чтобы чрезмерная щепетильность служила поводом, чтобы не встречаться с людьми?
— О! Я не отрицаю, что господин Анри — человек достойный во всех отношениях. И в ту минуту, когда ты входил в эту дверь, я как раз говорил госпоже Пелюш… Что я говорил тебе, Атенаис?
— Такое, что излишне повторять в присутствии вашей дочери.
— Почему же, — возразил Мадлен, — излишне повторять в присутствии Камиллы, что она подарила любовь человеку, достойному ее во всех отношениях? Ну так я вам говорю, что вы встретитесь вновь и что вы будете несказанно рады этой встрече.
— Я, разумеется, со своей стороны… Я не имею ничего против господина Анри, и если только случай сведет нас…
— Да, — заметила Атенаис, — но пускай он не слишком рассчитывает на подобный случай.
— Хорошо, — сказал Мадлен, — я приглашаю вас всех через полгода на открытие сезона охоты ко мне на ферму.
— Но, — произнес г-н Пелюш, — ведь земли больше не принадлежат господину Анри. Где же мы будем охотиться?
— Сначала на плоскогорье, где я убил всех этих куропаток, этих кроликов и этого фазана, а потом и на всех других землях. Они совсем не обязательно должны принадлежать господину Анри, чтобы я и мои друзья имели возможность охотиться на них.
— Я надеюсь, господин Пелюш, — произнесла Атенаис самым язвительным тоном, — что вы не позволите вашей дочери вновь встретиться с этим молодым человеком.