— Да, и если вы не захотите уехать по доброй воле, мы заставим вас это сделать.
— Черт побери! — вскричал Франсуа Гишар. — Не смейте входить в мой дом, не то я раскрою вам голову топором!.. Ах, негодяи! Они сейчас разбудят мою бедную жену.
— Не пытайтесь сопротивляться, это бесполезно, — заявил судебный исполнитель, — вы же видите, что сила на нашей стороне.
— Не церемоньтесь с этим бездельником, — вмешался один из лесников, — если он будет сопротивляться, за нами дело не станет.
Лесники взвели курки своих ружей. Франсуа Гишар собрался было броситься на них, но вспомнил о Луизон — если бы его убили, ей непременно пришел бы конец. Поэтому он сдержал гнев и принялся рвать на себе седые волосы.
— Боже мой! Боже мой! — причитал он. — Разве вы не слышали, что там, в доме, умирает женщина.
— Ну и что же! — ответил один из лесников. — Дьявол — искусный лекарь, он не бросает в беде своих слуг.
Рыбак не обратил внимания на это язвительное замечание.
— Позвольте мне остаться в моей лачуге еще неделю, — попросил он, — через неделю судьба Луизон будет решена. Если Господь призовет ее к себе, я с большой охотой покину эти старые стены, а если он не заберет у меня жену, я, по крайней мере, успею подыскать для нее другое пристанище.
В голосе рыбака было столько затаенных, с трудом сдерживаемых слез, что судебный исполнитель, казалось привыкший к подобным сценам, невольно почувствовал жалость к нему; он повернулся к сопровождавшим его лесникам, как бы спрашивая, не предоставить ли этому несчастному небольшую отсрочку, о которой он просит.
— Нет! — резко возразил их предводитель. — Его светлость приезжает завтра в Ла-Варенну на охоту, и надо очистить это место от всякого сброда! Исполняйте решение суда!
— Я повторяю, вы сюда не войдете! — вскричал Франсуа Гишар.
— А это мы сейчас увидим, — ответил тот же человек. И тут из дома донесся голос проснувшейся Луизон.
— Франсуа! Франсуа! Что там происходит? — спрашивала она. — Почему ты споришь с этими господами? Иди сюда, ко мне, не оставляй меня одну, мне так страшно!
От этих жалобных слов у бедного рыбака помутился разум; в его ушах зазвенело, множество сверкающих искорок поплыло у него перед глазами, и он окончательно потерял голову.
— Ах вы подлые трусы! — взревел Франсуа. — Вы хотите убить мою жену, и всемером нападаете на одного! А я вам говорю, что вы все равно сюда не войдете! Если кто-нибудь сделает хотя бы шаг, это будет последний шаг в его жизни.
С этими словами рыбак загородил дверь, потрясая топориком, которым он обычно рубил дрова. Самые решительные отступили назад. Один лишь Симонно, подстрекаемый наследственной ненавистью к Гишарам, устремился вперед. Занесенный топор обрушился не на лесника, а на ружье, которым тот пытался нанести удар противнику, и разрубил его пополам чуть пониже приклада, так что оружие выпало из рук Симонно. Всеобщее смятение было так велико, что две лаявшие собаки умолкли и разом грянули два выстрела; свинцовые пули, пролетев мимо рыбака, оставили две вмятины на створке двери, перед которой он стоял.
Из хижины в ответ на эти залпы послышались громкие вопли умирающей и крики малышки Юберты, заплакавшей от испуга.
Не ожидая следующей атаки, Франсуа Гишар ринулся на своих врагов. Первый удар получил несчастный судебный исполнитель; рыбак так сильно толкнул его плечом, что он опрокинулся навзничь, скатился вниз по склону к реке и упал в воду. Управляющий и один из жандармов, не слишком жаждавшие подобных ударов столь свирепого противника, поспешили на помощь стражу порядка. Схватка продолжалась между рыбаком и двумя жандармами с лесниками, но, как они ни старались, им не удавалось схватить Франсуа Гишара, сражавшегося с поистине богатырской силой. Враги рыбака были вынуждены отступить.
И тут к Франсуа Гишару подошел паромщик.
— Беги, Франсуа! — сказал он. — Ты затеял безнадежное дело. Ты отколотил двух жандармов, но тебе не одолеть десяток или два десятка солдат, и ты не перебьешь весь венсенский гарнизон, который пришлют сюда в случае надобности. Спасай свою жизнь! Мы перенесем Луизон в наш дом и позаботимся о ней не хуже тебя. Беги же, если хочешь снова увидеть жену.
Рыбак вырвал у себя еще одну прядь волос, но понял, что паромщик дал ему дельный совет. Противники Франсуа Гишара восстановили свои ряды и, видимо, готовились предпринять еще одну атаку на него. У рыбака не было времени для раздумий. Он заглянул в последний раз в свою лачугу и увидел силуэт жены, казавшийся белым призраком на фоне темных саржевых занавесок; с растрепанными волосами и блуждающим взглядом больная сидела на кровати и со страхом прислушивалась к шуму, доносившемуся с улицы. Франсуа крикнул жене:
— До скорого свидания, Луизон! До скорого свидания! Затем он обогнул изгородь и со всех ног помчался через поле.
Лесники и жандармы упорно преследовали беглеца, в то время как судебный исполнитель и управляющий, также ожесточившиеся из-за оказанного им сопротивления и вынужденного купания одного из них, приступили к исполнению своих невеселых обязанностей.
Преследователи прочесывали лес, пока не стемнело, но найти рыбака им так и не удалось между тем Франсуа Гишар всего лишь вышел из чаши, спустился к реке в том месте, где густая завеса тополей заслоняла берега, и, войдя в воду по шею, спрятал голову под нависавшим корнем ивы — таким образом он оставался невидимым для всех, за исключением рыб — своих давних знакомых.
Он затаился в этом укрытии до самого вечера, напоминая выдру, и умирал от беспокойства; напрасно он убеждал себя, что Матьё-паромщик будет ухаживать за Луизон столь же заботливо, как сын — за матерью, и что пребывание больной на переправе не скажется пагубно ни на ее здоровье, ни на делах соседа: рыбака терзала такая сильная тревога, что временами его обычно крепкий и здравый рассудок был близок к помешательству. В рокоте набегавших волн ему чудились жалобные стоны, а в кристальном зеркале бегущих перед ним вод ему мерещились призраки; он слышал также похоронный звон церковных колоколов, несущийся со всех окрестных деревень.
Когда стало смеркаться, Франсуа Гишар переплыл реку, стараясь как можно меньше высовываться из воды, добрался до шенвьерского берега и, спустившись вниз по течению, оказался напротив своего жилища.
Когда прибрежные тополя и тенистая растительность большого острова остались позади, с сердца рыбака свалился тяжкий груз.
Он увидел на противоположном берегу свою хижину, темневшую на красноватом фоне, которое сохраняет небо в окрестностях Парижа даже в самые темные ночи.
Эта хижина, стоявшая между двумя деревьями, которые не закрывали ее фасада, была в целости и сохранности; из трубы вырывались клубы дыма, свидетельствовавшие о том, что внутри жилища теплится жизнь.
Стало быть, подумал рыбак, его дом не снесли, как ему грозили.