— О! — воскликнул Эммануил, еще не пришедший в себя от этой новости. — И кто же этот негодяй?..
— Ах, в том-то и дело, — сказал император, — кто этот негодяй?.. Кинжал я схватил, но не руку!
— Да, правда, — промолвил Эммануил, — я только что видел в прихожей связанного человека…
— Это и есть тот негодяй, как ты его назвал, Эммануил. Только кем он подослан? Великим Турком? Не думаю: Сулейман — благородный враг. Генрихом Вторым? Его я даже не подозреваю. Павлом Четвертым? Он слишком недавно избран, да и к тому же папы предпочитают обычно кинжалу яд: Ecclesia abhorret a sanguine [22] крови (лат.)]. Оттавио Фарнезе? Слишком маленький человек, чтобы покушаться на меня, имперскую птицу, которую Мориц Саксонский не решался поймать, как он говорил, за неимением достаточно большой клетки для ее содержания. Может быть, это лютеране из Аугсбурга или кальвинисты из Женевы? Голова идет кругом! А знать бы хотелось… Послушай, Эммануил, этот человек отказался отвечать на все мои вопросы; возьми его, уведи к себе в палатку, допроси его, делай с ним что хочешь, отдаю его тебе; но, слышишь, он должен заговорить! Чем более могуществен враг и чем он ближе ко мне, тем более важно для меня его знать.
Потом, помолчав с минуту, он остановил свой взгляд на Эммануиле Филиберте, задумчиво опустившем голову.
— А кстати, — сказал император, — твой кузен Филипп Второй прибыл в Брюссель.
Переход был таким неожиданным, что Эммануил вздрогнул. Он поднял глаза и встретился взглядом с императором.
На этот раз он содрогнулся.
— И что? — спросил он.
— А то, — продолжал Карл V, — что я буду счастлив вновь увидеть моего сына!.. Правда, похоже, он догадывается, что наступил благоприятный момент и пришел его час наследовать мне? Но прежде чем я встречусь с ним, Эммануил, займись моим убийцей.
— Через час, — ответил Эммануил, — ваше величество будет знать все, что ему угодно знать.
И, поклонившись императору, протянувшему ему искалеченную руку, Эммануил Филиберт ушел, убежденный, что изо всех событий этого дня, именно тому, о чем Карл V упомянул как бы вскользь в конце разговора, он и придавал на самом деле наибольшее значение.
Уходя, Эммануил Филиберт снова бросил взгляд на пленника, и этот взгляд утвердил его в первоначальной мысли, что он будет иметь дело с дворянином.
Он сделал знак старшему из четырех солдат подойти к нему:
— Друг мой, — сказал он, — через пять минут по приказу императора ты доставишь этого человека ко мне в палатку.
Эммануил Филиберт мог бы и не упоминать имени Карла V: все знали, что тот передал ему всю свою власть, да и солдаты любили его и подчинялись беспрекословно, как подчинялись бы самому императору.
— Приказ будет выполнен, ваше высочество, — ответил сержант.
Герцог направился к себе.
Палатка Эммануила Филиберта не была роскошным шатром, разделенным на четыре части, как у императора; это была простая солдатская палатка, перегороженная надвое полотняным занавесом.
У входа сидел Шанка-Ферро.
— Оставайся здесь, — сказал ему Эммануил, — только возьми какое-либо оружие.
— Зачем? — спросил Шанка-Ферро.
— Сейчас сюда приведут человека, покушавшегося на жизнь императора. Я хочу допросить его с глазу на глаз. Посмотри на него, когда он будет входить, ну а если он нарушит слово, которое, несомненно, даст, и попробует бежать, задержи его, но живым, ты слышишь? Очень важно — живым!
— Тогда, — сказал Шанка-Ферро, — оружие не нужно, мне хватит рук.
— Поступай как знаешь, ты предупрежден.
— Будь спокоен, — произнес Шанка-Ферро.
Шанка-Ферро продолжал говорить «ты» своему молочному брату, точнее, тот сам, храня святые традиции детства, потребовал, чтобы Шанка-Ферро говорил ему «ты».
Принц вошел в палатку; там его ждал Леоне, вернее, Леона.
Поскольку он был один и полог у входа за ним опустился, Леона бросилась ему навстречу, раскрыв объятия.
— Любимый, — сказала она, — вот и ты, наконец! При какой ужасной сцене нам пришлось присутствовать!.. Увы! Ты был прав, сказав мне, что по моему волнению и бледности меня можно было принять за женщину!
— Что поделаешь, Леона! Это обычные в жизни солдата сцены, и ты уже должна была к ним привыкнуть.
Потом, улыбнувшись, он добавил:
— Посмотри на Шанка-Ферро и бери с него пример.
— Как ты можешь говорить такие слова, Эммануил, да еще смеясь? Шанка-Ферро — мужчина; он любит тебя так сильно, как только мужчина может любить мужчину, я это знаю; но я, Эммануил, люблю тебя сильнее, чем могу выразить, люблю, как то, без чего нельзя жить! Я тебя люблю так, как цветок любит росу, как птица любит лес, как заря любит солнце… С тобой я живу, я существую, я люблю! Без тебя меня нет!
— Возлюбленная моя, — сказал Эммануил, — да, я знаю, что ты изящество, преданность и любовь в одном лице; я знаю, что, находясь рядом со мной, ты на деле внутри меня; вот почему между нами нет ни недомолвок, ни тайн.
— Почему ты мне это говоришь?
— Потому что сейчас сюда приведут человека, потому что этот человек — страшный преступник, которого я собираюсь допросить, потому что, может быть, — кто знает? — он сделает важные признания, касающиеся весьма значительных особ. Пройди на другую половину палатки. Если хочешь, слушай. Я знаю: то, что я услышу, я услышу один.
Леона чуть заметно пожала плечами.
— Кроме тебя, — сказала она, — что значит для меня весь мир?
И, послав своему возлюбленному воздушный поцелуй, девушка исчезла за занавесом.
И вовремя: пять минут прошли, и с истинно военной точностью сержант ввел арестованного.
Эммануил ждал его, сидя так, чтобы быть в тени. Скрытый тенью, он смог в третий раз рассмотреть убийцу — подольше и повнимательнее.
Это был человек лет тридцати — тридцати пяти. Роста он был высокого, а черты его лица были столь благородны, что его маскировка, как уже было сказано, не помешала Эммануилу Филиберту с первого взгляда узнать в нем дворянина.
— Оставьте нас одних, — сказал принц сержанту. Приученный беспрекословно повиноваться, тот вышел, уводя за собой трех своих солдат.
Пленник обратил на Эммануила Филиберта живой и проницательный взгляд.
Эммануил поднялся и подошел к нему вплотную.
— Сударь, — сказал он, — эти люди не знали, с кем имеют дело, и потому связали вас. Вы дадите мне слово дворянина не пытаться бежать, и я вам развяжу руки.