— О, если бы ты любила меня, Амели, этот человек понял бы, что он может перестроить государство, развязать войну в разных частях света, создать законодательство, воздвигнуть трон, но не в силах заставить женщину сказать «да», если ее сердце говорит «нет».
— Если бы я любила тебя? — повторила Амели с нежным упреком. — Сейчас полночь, ты у меня в спальне, я в твоих объятиях, я, дочь генерала Монтревеля, сестра Рола-на, а ты говоришь: «Если бы ты любила меня!»
— Я не прав, я не прав, любимая! Знаю, что тебя с детства учили преклоняться перед этим человеком; ты не понимаешь, как можно восставать против него, его противники в твоих глаза просто бунтовщики.
— Шарль, ты говорил, что у нас есть три выхода. Какой же второй?
— Для виду согласиться на этот брак, но под всякими предлогами откладывать свадьбу как можно дальше. Ведь человек не вечен.
— Но сэр Джон слишком молод, чтобы мы могли рассчитывать на его смерть. Какой же третий выход, друг мой?
— Бежать вместе… но это крайнее средство, Амели. Тут есть два препятствия: во-первых, твоя щепетильность…
— Я принадлежу тебе, Шарль, ради тебя я преодолею все свои сомнения…
— И второе препятствие — мои обязательства.
— Какие обязательства?
— Мои товарищи связаны со мной, Амели, а я неразрывно связан с ними. У нас тоже есть человек, которому мы повинуемся, которому мы поклялись в верности. Этот человек — будущий король Франции. Если тебе понятна преданность твоего брата Бонапарту, ты должна понять нашу преданность Людовику Восемнадцатому.
Амели тяжело вздохнула, закрыв лицо руками.
— Тогда мы погибли, — сказала она.
— Почему же? Под разными предлогами, особенно из-за слабого здоровья, ты можешь отложить свадьбу на год. Еще до истечения года Бонапарт, вероятно, будет вынужден снова начать войну в Италии. При первом же поражении он потеряет весь свой авторитет. Словом, за год произойдет много перемен.
— Ты, должно быть, не прочел приписки Ролана, Шарль?
— Прочел, но не вижу там ничего нового: все сказано в письме твоей матери.
— Прочитай еще раз последнюю фразу.
И Амели протянула письмо молодому человеку.
Он прочел:
«Я покидаю Париж на несколько дней; если мы не увидимся, ты обо мне услышишь».
— И что же?
— Понимаешь, что это означает?
— Нет.
— Это значит, что Ролан отправился в погоню за вами.
— Что за беда, раз никто из наших не может его убить.
— Зато ты, несчастный, можешь погибнуть от его руки!
— Ты думаешь, я буду на него в обиде, если он убьет меня, Амели?
— О Боже! В самых ужасных моих предположениях такая мысль не приходила мне в голову!
— Итак, ты думаешь, что твой брат преследует нас?
— Я убеждена.
— Откуда у тебя такая уверенность?
— Он поклялся отомстить вам над телом сэра Джона, которого считал мертвым.
— Ох, если бы он был мертвым, — с горечью промолвил Морган, — мы не оказались бы в таком ужасном положении, Амели.
— Господь спас его, Шарль; значит, это хорошо, что он остался в живых.
— Хорошо для нас с тобой?..
— Пути Господни неисповедимы… Заклинаю тебя, Шарль, любимый мой, остерегайся Ролана — он уже близко.
Морган недоверчиво усмехнулся.
— Уверяю тебя, он не только близко отсюда, он уже здесь: его видели.
— Его видели? Где? Кто?
— Кто видел?
— Да.
— Шарлотта, моя служанка, дочь тюремного смотрителя. Вчера, в воскресенье, она просила разрешения навестить своих родных; я ждала тебя и отпустила ее до утра.
— И что же?
— Она ночевала у родителей. В одиннадцать вечера жандармский капитан привел в тюрьму арестантов. Пока их записывали в книги, явился человек, закутанный в плащ, и вызвал капитана. Голос показался Шарлотте знакомым; она стала присматриваться и, когда под капюшоном на миг открылось лицо, узнала моего брата.
Морган невольно вздрогнул.
— Ты понимаешь, Шарль? Мой брат внезапно появляется здесь, в Бурке. Приезжает тайком, не предупредив меня. Мой брат вызывает жандармского капитана, следует за ним в тюрьму, говорит с ним наедине и потом исчезает. Разве это не угрожает бедой нам и нашей любви? Подумай сам! По мере того как Амели говорила, лицо ее возлюбленного становилось все мрачнее.
— Амели! — сказал он. — Когда мы с товарищами вступали в тайный союз, ни один из нас не скрывал от себя грозящую нам опасность.
— Но вы, по крайней мере, сменили пристанище? — спросила Амели. — Вы покинули Сейонский монастырь?
— В нем остались только наши мертвецы, они покоятся там и теперь.
— А эта пещера Сейзериа достаточно надежное укрытие?
— Да, насколько может быть надежно укрытие с двумя выходами.
— В Сейонском монастыре тоже было два выхода, однако, ты сам говоришь, там остались ваши мертвецы.
— Мертвые в большей безопасности, чем живые: им не грозит смерть на эшафоте.
Амели задрожала всем телом.
— Шарль! — пошептала она с мольбой.
— Послушай, — сказал Морган, — Бог мне свидетель, и ты сама должна подтвердить, что на наших свиданиях я всегда старался рассеять улыбкой и веселой шуткой и твои мрачные предчувствия, и мои опасения. Но теперь положение изменилось: нам предстоит жестокая борьба. Чем бы дело ни кончилось, мы приближаемся к развязке. Я не требую от тебя безрассудных клятв, дорогая Амели, как иные эгоистичные любовники, которым грозит опасность, я не прошу тебя любить мертвеца, хранить верность трупу…
— Милый друг, — прервала его девушка, положив ему руку на плечо, — перестань, ты начинаешь сомневаться во мне.
— Нет, я верю в тебя, я предоставлю тебе добровольно принести эту великую жертву, но не хочу связывать никакой клятвой.
— Пусть будет так, — ответила Амели.
— Но вот чего я требую, — продолжал Шарль, — вот в чем ты должна поклясться нашей любовью — увы! столь роковой для тебя, — если меня схватят, обезоружат, бросят в тюрьму, приговорят к смерти, то я прошу, я требую, Амели, чтобы ты любым способом достала и передала оружие не только мне, но и моим товарищам. Тогда мы сами сможем решить свою судьбу.
— Но если так случится, Шарль, разве ты не позволишь мне открыться во всем, воззвать к родственным чувствам моего брата, к благородству первого консула?