По мере приближения ко входу в пещеру лощинка все суживалась.
Монбар первым вошел в пещеру и сразу же вынул из условного места огниво, кремень, трут, лучинки и факел.
Блеснула искра, вспыхнул трут, загорелась лучинка, разливая бледный голубоватый свет, и тут же запылал, потрескивая, факел; запахло смолой.
Перед ними обозначились три или четыре прохода; Монбар без колебания направился по одному из них.
Извилистый ход уходил в землю; могло показаться, что молодые люди повторяют под землей пройденный ими наверху путь, но теперь уже в обратном направлении.
Очевидно было, что они следуют по изгибам одной из штолен древней каменоломни. Вероятно, из камня, добытого оттуда, девятнадцать столетий тому назад были построены три римских города, со временем превратившиеся в селения, а также укрепленный лагерь Цезаря, расположенный на горе над ними.
Местами подземная тропа была пересечена широким рвом, через него приходилось перебираться по доске, которую можно было столкнуть ногой в глубь рва.
Кое-где виднелись брустверы, укрывшись за которыми обитатели пещеры могли отстреливаться в полной безопасности.
Наконец шагах в пятистах от входа вставала последняя преграда — вал вышиной в человеческий рост. Только перебравшись через него, можно было проникнуть в круглый подземный зал, где лежало или сидело человек десять, из которых одни читали, а другие играли в карты.
Ни один из этих людей даже не шевельнулся, услышав шаги новоприбывших или заметив отблески факела на каменной стене, так они надеялись на охрану, уверенные, что лишь друзья могут добраться до них.
Весьма живописную картину представлял собой этот подземный лагерь, где горело множество свечей (Соратники Иегу, как подлинные аристократы, не признавали никакого другого освещения). Отражая огни свечей, сверкали всевозможные трофеи, в большинстве двуствольные ружья и пистолеты; по стенам были развешаны рапиры и фехтовальные маски, кое-где виднелись музыкальные инструменты; два зеркала в позолоченных рамах свидетельствовали, что странные обитатели этого подземного жилища заботились и о своем туалете.
Все они казались безмятежно-спокойными, как будто не знали или не придавали никакого значения новости, которая вырвала Моргана из объятий Амели. Между тем, когда трое молодых людей приблизились к ним, послышались возгласы: «Предводитель! Предводитель!» — и все как один поднялись и приветствовали Мортана не с рабской покорностью солдат, встречающих своего командира, а с теплой почтительностью, какую питают умные и сильные люди к тому, кто сильнее и умнее их.
Морган приветливо кивнул, выпрямился и, опередив Монбара, встал среди окружавших его соратников. — Ну что, друзья, — спросил он, — кажется, у нас новости?
— Да, предводитель, — раздался голос, — говорят, что полиция первого консула удостоила нас своим вниманием.
— Где же гонец? — продолжал Морган.
— Я здесь! — отозвался молодой человек в форме правительственного курьера, весь в пыли и в забрызганных грязью сапогах.
— Что, у вас депеши?
— Нет, устное донесение.
— Откуда?
— Из личного кабинета министра.
— Значит, новости, достойные доверия?
— Ручаюсь. Это вполне официальные сведения.
— Хорошо иметь повсюду друзей, — как бы про себя заметил Монбар.
— Особенно среди приближенных господина Фуше, — подхватил Морган. — Посмотрим, что это за новости.
— Сказать ли мне вслух или вам одному?
— Я полагаю, они интересуют всех нас, поэтому скажите во всеуслышание.
— Так вот, первый консул затребовал гражданина Фуше к себе в Люксембургский дворец и сделал ему выговор из-за нас.
— Так! Дальше?
— Гражданин Фуше ответил, что мы поразительно ловкие прохвосты и нас очень трудно выследить, а еще труднее схватить, когда нас настигнут. Короче говоря, он превознес нас до небес.
— Это очень любезно с его стороны. Что еще?
— Первый консул объявил, что ему нет дела до всего «того, что мы попросту разбойники, своими грабежами -поддерживающие войну в Вандее, и, когда мы перестанем -пересылать туда деньги, шуанам придет конец.
— Что ж, в этом есть своя логика.
— Он добавил, что Запад следует разить на Юге и на -востоке…
— Как Англию — в Индии.
— И заявил, что предоставляет гражданину Фуше полную свободу действий, готов истратить миллион и уложить пятьсот человек, лишь бы ему заполучить наши головы!
— Ну что ж, Бонапарт знает, у кого их требовать, вопрос лишь в том, согласны ли мы отдать!
— Гражданин Фуше вернулся домой в бешенстве и заявил, что не позже как через неделю во Франции не останется ни одного соратника Иегу!
— Срок невелик!
— В тот же день были отправлены курьеры в Лион, в Макон, в Лон-ле-Сонье, в Безансон и в Женеву: они развезли приказы начальникам гарнизонов сделать все от них зависящее, чтобы покончить с нами. Между прочим, им было велено беспрекословно повиноваться господину Ролану де Монтревелю, адъютанту первого консула, и предоставить в полное его распоряжение столько солдат, сколько бы он ни потребовал.
— Могу к этому добавить, — заявил Морган, — что господин Ролан де Монтревель уже приступил к делу: вчера в буркской тюрьме он совещался с жандармским капитаном.
— А известно, о чем шла речь? — спросил один из присутствующих.
— Черт возьми, о том, чтобы оставить для нас свободные камеры.
— Что же, ты и теперь будешь его охранять? — спросил д'Асса.
— Теперь особенно!
— Ну это уж чересчур! — раздался голос.
— А почему? — властно бросил Морган. — Разве я не имею на то права как рядовой соратник?
— Разумеется, имеешь, — послышались голоса.
— Ну так я воспользуюсь им и как рядовой соратник, и как ваш предводитель.
— А что, если в схватке его заденет шальная пуля?.. — спросил кто-то.
— Тогда я уже не настаиваю на своем праве, не отдаю приказания, а обращаюсь к вам с просьбой. Друзья мои, поклянитесь мне своей честью, что жизнь Ролана де Монтревеля будет для вас священна!
Все присутствующие ответили в один голос:
— Клянемся честью!
— Теперь, — продолжал Морган, — мы должны трезво обсудить создавшееся положение; не будем обманывать себя иллюзиями. Если толковая полиция начнет нас преследовать и объявит нам настоящую войну, мы не сможем дать надлежащий отпор. Мы будем увертываться и петлять, как лисица, станем яростно бросаться на врага, как затравленный кабан, но наше сопротивление рано или поздно будет сломлено — вот и все. Таково мое мнение.