— Не вижу никакой тайны, это просто оскорбление.
— О! Узнаю твой буйный нрав. Теперь мне понятно, почему ни твоя мать, ни сестра не решились тебе написать. Но Жозефина нашла, что дело это важное и тебе следует о нем знать. Поэтому она сообщила мне эту новость и просила известить тебя, если я сочту уместным. Как видишь, я не колебался.
— Благодарю от всей души, генерал… А лорд Тенли объяснил причину отказа?
— Объяснил, но совершенно неубедительно.
— В чем же дело?
— Это не может быть истинной причиной.
— Почему?
— Стоит взглянуть на него и поговорить с ним пять минут, чтобы в этом убедиться.
— Но что же он сказал, в конце концов, почему взял назад данное им слово?
— Сказал, что твоя сестра не настолько богата, как он предполагал. Ролан разразился нервным смехом, свидетельствующим о крайнем раздражении.
— О! — вскричал он. — Ведь я первым делом предупредил его об этом.
— О чем?
— Что у моей сестры нет ни су. Разве мы, дети республиканских генералов, можем быть богаты?
— И что же он ответил?
— Что он достаточно богат и его денег хватит на двоих.
— Вот видишь, значит, причина отказа вовсе не в этом.
— Но согласитесь, что ваш адъютант не может стерпеть оскорбления, нанесенного его сестре, и не призвать обидчика к ответу!
— В подобных случаях, дорогой Ролан, человек, считающий себя оскорбленным, должен сам взвесить все за и против.
— Как вы полагаете, генерал, через сколько дней произойдет решающее сражение?
Бонапарт задумался.
— Недели через две или три, — ответил он.
— Генерал, прошу дать мне отпуск на две недели.
— С одним условием.
— С каким?
— По дороге ты заедешь в Бурк и узнаешь у сестры истинную причину разрыва.
— Я как раз намеревался это сделать.
— Тогда нельзя терять времени.
— Как видите, я не теряю ни минуты, — ответил молодой человек, собираясь уходить.
— Постой, постой! Ты возьмешься доставить в Париж мои депеши?
— Понимаю: я тот самый курьер, о котором вы только что говорили Бурьенну.
— Вот именно.
— Тогда пойдемте.
— Погоди. Те молодые люди, которых ты арестовал…
— Соратники Иегу?
— Да… Так вот, все они вроде бы происходят из знатных семейств, это скорее фанатики, нежели преступники. Кажется, твоя мать, выступая свидетельницей на процессе, стала жертвой хитрых козней судьи и считает себя виновницей их сурового приговора.
— Это возможно. Матушка, как вам известно, подверглась нападению разбойников и разглядела лицо их главаря.
— Теперь твоя мать через посредство Жозефины умоляет меня помиловать несчастных безумцев; это ее подлинные слова. Они подали кассационную жалобу. Ты приедешь в Париж раньше, чем кассация будет отклонена, и если сочтешь нужным, прикажешь от моего имени министру юстиции отсрочить приговор. Когда ты вернешься, мы решим окончательно, что можно сделать.
— Благодарю, генерал. Нет ли у вас других поручений?
— Нет. Только не забывай о нашем последнем разговоре.
— Насчет чего?
— Насчет твоей женитьбы.
— Ну, я отвечу вам так же, как вы сами сказали только что: мы поговорим об этом по возвращении, если мне суждено вернуться.
— Черт возьми! — воскликнул Бонапарт. — За тебя я спокоен: ты убьешь и этого, как убил уже скольких других. Должен признаться, однако, что его смерть огорчит меня.
— Если вы так сожалеете о нем, генерал, пусть я буду убит.
— Не вздумай натворить глупостей, сумасброд! — оборвал его первый консул и тут же прибавил: — О тебе я буду жалеть гораздо больше.
— Честное слово, генерал, — отозвался Ролан с отрывистым смехом, — я не знаю человека, на которого было бы так трудно угодить!
И он быстро направился в Кивассо; на этот раз Бонапарт его не удерживал.
Полчаса спустя Ролан мчался в почтовой карете по дороге на Ивреа. Ему предстояло ехать до Аосты, там пересесть на мула, подняться на перевал Сен-Бернар, спуститься в Мартиньи, миновать Женеву, заехать в Бурк, а из Бурка поспешить в Париж.
Пока Ролан несется вскачь по дорогам, расскажем читателю, что произошло во Франции, и разъясним непонятные ему намеки в прощальном разговоре первого консула с его адъютантом.
Пленники, захваченные Роланом в пещере Сейзериа, провели только одну ночь в тюрьме Бурка, после чего их перевели в Безансон, где они должны были предстать перед военным судом.
Как помнит читатель, двое были тяжело ранены, так что их пришлось нести на носилках; один скончался в тот же вечер, другой — три дня спустя, уже в Безансонской тюрьме.
Таким образом, число узников сократилось до четырех: Морган, сдавшийся добровольно, целый и невредимый; Монбар, Адлер и д'Асса — эти трое хоть и пострадали во время схватки, но никто из них не был ранен серьезно.
Под этими четырьмя кличками скрывались, как мы помним, барон де Сент-Эрмин, граф де Жайа, виконт де Валансоль и маркиз де Рибье.
Пока военно-судебная комиссия в Безансоне вела следствие по делу четырех заключенных, истек срок закона, по которому ограбления дилижансов на большой дороге подлежали суду военного трибунала. С этого дня дело арестованных переходило в ведение гражданского суда.
Понимая неизбежность смертного приговора, они видели огромную разницу в том, на какой вид казни они будут осуждены.
Если смертный приговор вынесет военный трибунал, их расстреляют, если гражданский суд — их гильотинируют.
Расстрел не был для них бесчестьем, гильотина казалась позором. Поскольку теперь их должны были судить присяжные заседатели, дело передали суду присяжных в Бурке.
Итак, в конце марта узников перевели из казематов Безансона в тюрьму Бурка и судебное следствие началось.
Четверо подсудимых избрали такую систему защиты, которая крайне затрудняла его работу. Они показали, что их имена барон де Сент-Эрмин, граф де Жайа, виконт де Валансоль и маркиз де Рибье, но что они не имеют ни малейшего отношения к грабителям дилижансов, которые называли себя Морган, Монбар, Адлер и д'Асса. Они не отрицали своего участия в вооруженном мятеже роялистов, в отрядах г-на де Тейсонне: им поручали действовать на юге и востоке страны, тогда как Бретонская армия шуанов, только что подписавшая мирный договор, вела бои на западе.