Молодые люди раскланялись с отменной учтивостью. Ролан вернулся в Люксембургский дворец, а Морган, держась в тени, отбрасываемой стеною дворца, свернул на небольшую улицу, ведущую к площади Сен-Сюльпис.
Мы последуем за ним.
Не пройдя и сотни шагов, Морган снял маску: на улицах Парижа в маске он сразу же привлек бы к себе внимание, хотя и без нее был достаточно приметен.
Добравшись до улицы Таран, он постучал в дверь маленькой гостиницы, находившейся на углу улицы Дракона, вошел в прихожую, взял со стола подсвечник, снял с гвоздя ключ от двенадцатого номера и поднялся по лестнице, не возбудив никаких подозрений: на него смотрели как на своего жильца, вернувшегося после небольшой отлучки.
Когда он затворял за собой дверь своей комнаты, часы начали бить.
Он внимательно прислушивался к бою часов, ибо свеча не освещала камина, над которым они висели, и насчитал десять ударов.
«Хорошо, — подумалось ему, — я не опоздаю».
Но все же он, как видно, решил не терять времени. В камине все уже было приготовлено, и как только он поднес к дровам лист горящей бумаги, они запылали. Затем Морган зажег четыре свечи, то есть все имевшиеся в комнате; две свечи он поставил на камин, а две другие — на стоящий напротив комод; выдвинув ящик, он вынул оттуда и стал раскладывать на постели полный костюм «невероятного», сшитый по последней моде.
Это были: сюртук нежного бледно-зеленого цвета, переходящего в жемчужно-серый, с прямоугольным вырезом спереди и очень длинный сзади; светло-желтый жилет из панбархата, застегивающийся на восемнадцать перламутровых пуговиц; огромный галстук из тончайшего батиста; панталоны в обтяжку из белого казимира, перехваченные пышными лентами над самыми икрами; жемчужно-серые шелковые чулки с косыми бледно-зелеными полосками под цвет сюртука и изящные туфли с бриллиантовыми пряжками.
Тут же красовался неизбежный лорнет.
Шляпа была из тех, какие водружает на голову щеголей времен Директории Карл Верне.
Когда все предметы туалета были разложены, Морган «тал кого-то поджидать, проявляя нетерпение.
Минут через пять он позвонил; вошел коридорный.
— Что, цирюльник не приходил? — спросил Морган. В ту эпоху парикмахеров еще называли цирюльниками.
— Приходил, — отвечал коридорный, — да вас еще не было, и он обещал вернуться. Но как раз, когда вы позвонили, кто-то постучал в дверь, наверное, это он.
— Вот и я! Вот и я! — послышался голос на лестнице.
— Браво! — воскликнул Морган. — Входите, метр Каднет! Вы должны сделать из меня некое подобие Адониса.
— Это будет нетрудно, господин барон, — ответил цирюльник.
— Вы, я вижу, хотите непременно меня подвести, гражданин Каднет!
— Господин барон, умоляют вас, зовите меня попросту Каднет, этим вы окажете мне честь, и я буду чувствовать себя с вами непринужденно. Только не зовите меня гражданином! Фи! Ведь это революционное обращение, а я даже во время террора всегда называл свою супругу госпожой Каднет. Прошу прощения, что я не дождался вас, но ведь нынче вечером состоится большой бал на Паромной улице, бал жертв (цирюльник сделал ударение на последнем слове). Я полагаю, господин барон тоже будет там.
— О! — Морган засмеялся. — Вы, я вижу, по-прежнему роялист, господин Каднет!
Цирюльник с трагическим видом прижал руку к сердцу.
— Господин барон, — отвечал он, — теперь это не только дело совести, но и дело сословия.
— Я понимаю, дело совести, метр Каднет, — но почему сословия? Черт возьми, какое отношение к политике имеет почтенная корпорация цирюльников?
— Как, господин барон? — удивился Каднет, уже собравшийся приступить к своим обязанностям. — И вы еще спрашиваете, меня, вы, аристократ!
— Тише, Каднет!
— Господин барон, мы, «бывшие», можем друг с другом говорить откровенно!
— Так вы тоже из «бывших»?
— Самый настоящий «бывший»! Какую прическу угодно господину барону?
— «Собачьи уши» и высоко зачесанные назад волосы.
— А немножко пудры?
— Сколько угодно, Каднет.
— Ах, сударь, подумать только, уже добрых пять лет у меня одного достают пудру «а ля марешаль»! Господин барон, а ведь еще недавно за коробку пудры гильотинировали!
— Я знал людей, которые были гильотинированы еще не за такую безделицу, Каднет! Но объясните мне, каким образом вы оказываетесь «бывшим»? Я люблю доискиваться до причины любого явления.
— Очень просто, господин барон! Не правда ли, вы допускаете, что существуют своего рода аристократические корпорации?
— Я полагаю, это те, что имеют дело с высшими классами общества.
— Вот именно, господин барон. Так вот, мы держали за волосы эти высшие классы. Я, тот самый человек, который стоит перед вами, однажды вечером причесывал госпожу де Полиньяк: мой отец причесывал госпожу Дюбарри, а мой дед — госпожу де Помпадур. Мы пользовались особыми привилегиями, сударь, мы носили шпагу. Правда, во избежание кровавых столкновений, — цирюльники горячие головы! — мы обыкновенно ходили с деревянной шпагой, но если это и не была настоящая шпага, то все же она выглядела внушительно. Да, господин барон, — продолжал, вздыхая, Каднет, — чудесное было времечко, и не только для нас, цирюльников, но и для всей Франции! Мы были осведомлены обо всех секретах, обо всех интригах, от нас ничего не скрывали, и не было случая, господин барон, чтобы цирюльник разболтал секрет. Возьмите, например, нашу бедную королеву: кому она доверила свои бриллианты? Великому, прославленному Леонару, королю цирюльников! И подумать только, господин барон, нашлись два человека, которые ухитрились опрокинуть здание власти, державшейся на париках Людовика Четырнадцатого, на «пуфах» Регентства, на «крепах» Людовика Пятнадцатого и на «башнях» Марии Антуанетты.
— А кто же эти два человека? Должно быть, это революционеры, проповедники равенства? Назовите мне их, Каднет, и я постараюсь вызвать к ним всеобщую ненависть!
— Это господин Руссо и гражданин Тальма! Руссо изрек такую глупость: «Возвращайтесь к природе!», а гражданин Тальма изобрел прическу «под Тита».
— Правда, Каднет, правда!
— Наконец-то при Директории нам блеснул луч надежды. Господин Баррас никогда не обходился без пудры, а гражданин Мулен даже сохранил косичку. Но вы понимаете, восемнадцатое брюмера все разрушило! Попробуйте-ка завить волосы господину Бонапарту!.. О! Взгляните только! Великолепно! — приговаривал Каднет, взбивая «собачьи уши». — Вот настоящие волосы аристократа, мягкие, тонкие, как шелк! Они замечательно поддаются завивке, можно подумать, что вы носите парик. Взгляните-ка на себя, господин барон. Вы хотели быть красивым, как Адонис… О, если бы вас увидела Венера, то Марс приревновал бы ее не к Адонису, а к вам!