Из руки Фаро тотчас же брызнула кровь.

Однако, сердясь из-за того, что его ранили, он воскликнул:

— Пустяки! Пустяки! Давайте продолжать! И вернулся в боевую позицию. Но секунданты встали между противниками и заявили, что дуэль окончена. Услышав это, Фаро бросил оружие и вытянул руку. Один из секундантов вытащил из кармана носовой платок и с ловкостью, свидетельствовавшей о привычке к такого рода делам, принялся перевязывать рану. Он уже наполовину закончил эту процедуру, как вдруг из-за деревьев, в двадцати шагах от них, показалась группа всадников из семи-восьми человек.

— Ух! Это главнокомандующий! — вскричал Фалу. Солдаты озирались в поисках укромного места, где они могли бы скрыться от взора своего генерала, но он уже увидел их и, пришпорив коня и стегнув его плетью, поскакал по направлению к ним. Солдаты застыли, правой рукой отдавая честь и прижимая левую руку к ноге. Из руки Фаро струилась кровь.

XIII. ГРАЖДАНЕ И ГОСПОДА

Бонапарт остановился в четырех шагах от них и сделал знак офицерам своего штаба оставаться на месте. Застыв на словно окаменевшей лошади, слегка сгорбившись из-за жары и недомогания, с неподвижным взором и полузакрытыми ресницами, едва пропускавшими солнечный свет, он казался бронзовым изваянием.

— Кажется, — произнес он сухо, — здесь дерутся на дуэли? Однако всем известно, что я не выношу дуэлей. Кровь французов принадлежит Франции, и ее следует проливать только во имя Франции.

Затем он оглядел обоих противников и в конце концов остановил взгляд на старшем сержанте.

— Как случилось, — продолжал генерал, — что такой храбрец, как ты, Фаро…

Уже с того времени из принципа, вернее, по расчету, Бонапарт стал запоминать отличившихся воинов в лицо, чтобы при случае называть их по имени. Это неизменно производило впечатление.

Фаро вздрогнул от радости, услышав свое имя из уст главнокомандующего, и поднялся на цыпочки.

Бонапарт заметил это движение, усмехнулся про себя и продолжал:

— Как случилось, что такой храбрец, как ты, кому дважды объявлялась благодарность в приказе по полку, первый раз — в Лоди, второй — в Риволи, нарушает мой приказ? Что касается твоего противника, которого я не знаю…

Главнокомандующий нарочно выделил последние слова. Фалу поморщился, словно ему воткнули в бок иголку.

— Прошу прощения, извините, мой генерал! — прервал он Бонапарта. — Вы не знаете меня оттого, что еще слишком для этого молоды; оттого, что вы не были в Рейнской армии и не участвовали в битве при Дауэндорфе, в сражении при Фрошвейлере и взятии виссамбурских линий. Если бы вы там были…

— Я был в Тулоне, — резко оборвал его Бонапарт. — И если в Виссамбуре вы прогнали пруссаков из Франции, то я изгнал англичан из Тулона, что было не менее важно.

— Это правда, — сказал Фалу, — мы даже заочно объявили вам благодарность в приказе, мой генерал. Стало быть, я был не прав, сказав, что вы слишком молоды; я признаю это и приношу вам свои извинения. Но я был прав, сказав, что вас там не было, поскольку вы сами признаете, что были в Тулоне.

— Продолжай, — сказал Бонапарт. — Ты хочешь еще что-то сказать?

— Да, мой генерал, — отвечал Фалу..

— Ну что ж, говори, — продолжал Бонапарт. — Но коль скоро мы республиканцы, — будь добр называть меня «гражданин генерал» и обращаться ко мне на «ты».

— Браво, гражданин генерал! — воскликнул Фаро. Его секунданты Венсан и Гросейе кивнули в знак одобрения.

Секунданты Фалу оставались неподвижными, не выказывая ни одобрения, ни порицания.

— Ну так вот, гражданин генерал, — продолжал Фалу с непринужденностью, привнесенной в армию принципом равноправия, — если бы ты был, к примеру, в Дауэндорфе, ты бы увидел, как во время кавалерийской атаки я спас жизнь генералу Аббатуччи, который стоит многих.

— А-а! — воскликнул Бонапарт, — я благодарю тебя. Полагаю, что Аббатуччи в некотором роде мой кузен.

Фалу поднял свою кавалерийскую саблю и показал ее Бонапарту; тот удивился, увидев у обыкновенного сержанта генеральское оружие.

— По этому случаю, — продолжал он, — генерал Пишегрю, который стоит многих, — он сделал ударение на оценке генерала Пишегрю, — видя, до какого состояния я довел мою бедную саблю, подарил мне свою, и она, как вы видите, не совсем уставного образца.

— Опять! — вскричал генерал, хмуря брови.

— Прости, гражданин генерал! Как ты видишь, я все время ошибаюсь, но что поделаешь! Гражданин генерал Моро не приучил нас к тыканью.

— Как! — сказал Бонапарт, — республиканец Фабий настолько не считается с республиканским языком? Продолжай, ибо я вижу, что ты хочешь еще что-то мне сказать.

— Я хочу тебе сказать, гражданин генерал, что если бы ты был при Фрошвейлере в тот день, когда генерал Гош, который тоже стоит многих, назначил по шестьсот франков за прусские пушки, ты бы увидел, что я захватил одну из этих пушек и по этому случаю был произведен в сержанты.

— И ты получил шестьсот франков? Фалу покачал головой.

— Мы пожертвовали эти деньги вдовам храбрецов, погибших в сражении при Дауэндорфе, и я получил только свое жалованье, которое извлекли из фургона принца де Конде.

— Бескорыстный смельчак! Продолжай, — сказал генерал. — Мне нравится слушать, когда такие солдаты, как ты, из-за того, что нет газетчиков, которые бы их превозносили, а также клеветали на них, сами произносят панегирики в свою честь.

— Наконец, — продолжал Фалу, — если бы ты присутствовал при взятии виссамбурских линий, ты бы узнал, как я убил двух из трех набросившихся на меня пруссаков; правда, я не успел сразу же отразить удар (вот откуда у меня шрам, что вы видите… я хочу сказать, ты видишь), я ответил ударом сабли, и от него мой противник отправился вслед за своими приятелями… За это меня произвели в старшие сержанты.

— Все это правда? — спросил Бонапарт.

— О гражданин генерал! Если это требуется подтвердить, — произнес Фаро, подходя к Бонапарту и поднимая к виску перевязанную руку, — я готов засвидетельствовать, что сержант сказал чистую правду и скорее преуменьшил, чем преувеличил свои заслуги. Он прославился в Рейнской армии.

— Хорошо, — промолвил Бонапарт, по-отечески глядя на двух солдат, один из которых восхвалял другого, хотя только что они дрались на саблях. — Рад с тобой познакомиться, гражданин Фалу. Я надеюсь, что ты будешь служить в Итальянской армии не хуже, чем в Рейнской. Но как же случилось, что два таких удальца сделались врагами?

— Мы, гражданин генерал? — удивился Фалу. — Мы не враги.

— Почему же, черт побери, вы дрались, раз вы не враги?

— А! — сказал Фаро с характерным для него движением шеи, — мы дрались просто так.