Когда он читал приметы шевалье де Мезон-Ружа, в его мозгу промелькнуло странное видение. Он подумал о молодом человеке, командовавшем отрядом мюскаденов, который накануне спас его и Лорэна.
— Черт возьми! — прошептал Морис. — Неужели это был он? В таком случае, когда в доносах писали, что видели, как я с ним разговаривал, это не было ложью. — Только Морис не помнил, чтобы пожимал ему руку.
— Итак, Морис, — спросил председатель, — что теперь скажешь обо всем этом, друг мой?
— Я должен сказать, что верю вам, — с грустью ответил Морис, потому что уже в течение некоторого времени чувствовал, как злой дух собирает тучи над его головой.
— Не играй так своей популярностью, Морис, — продолжал председатель. — Популярность сегодня — это жизнь. Непопулярность — остерегайся ее — это подозрение в измене.
На подобные доводы Морису нечего было ответить, он и сам думал так же. Он поблагодарил своего старого друга и покинул секцию.
— Ну что ж, — прошептал он, — отдохнем немного. Слишком много подозрений и борьбы. А я ведь тоже имею право на отдых и радость. Пойду-ка я, навещу Женевьеву.
И Морис отправился на старинную улочку Сен-Жак.
Когда он пришел в дом кожевенника, Диксмер с Мораном как раз оказывали помощь Женевьеве, с которой случился сильный нервный припадок.
Поэтому Мориса не сразу впустили в дом, как это было обычно.
— Доложи все-таки обо мне, — сказал слуге обеспокоенный Морис, — и, если Диксмер не может меня принять сейчас, я уйду.
Слуга скрылся в павильоне Женевьевы, а Морис остался в саду.
Ему показалось, что в доме происходит нечто странное. Рабочие больше не занимались своими делами, а с обеспокоенным видом бродили по саду.
Диксмер сам вышел навстречу Морису.
— Входите, дорогой Морис, — сказал он. — Вы не из тех, для кого закрыта эта дверь.
— Что случилось? — поинтересовался молодой человек.
— Женевьева больна, — ответил Диксмер, — и не просто больна, а бредит.
— О, Боже мой! — воскликнул молодой человек, взволнованный тем, что и здесь, в этом доме, нашел тревогу и страдание. — Что случилось?
— Знаете, дорогой мой, — продолжал Диксмер, — в этих женских болезнях никто толком ничего не понимает, а особенно мужья.
Женевьева лежала в шезлонге. Возле нее находился Моран, который подносил ей соль.
— Ну как? — спросил Диксмер.
— Без изменений, — ответил Моран.
— Элоиза! Элоиза! — прошептала молодая женщина обескровленными губами.
— Элоиза! — удивленно повторил Морис.
— Ах, Боже мой, — сказал Диксмер, — Женевьева имела несчастье выйти вчера на улицу и увидеть повозку с этой бедной девушкой по имени Элоиза, которую везли на гильотину. После этого с ней и случилось пять или шесть нервных припадков. Она только и повторяет это имя.
— Ее особенно поразило то, что в этой девушке она узнала ту самую цветочницу, которая продала ей гвоздики, вы об этом знаете.
— Конечно, потому что из-за этого сам чуть не лишился головы.
— О, мы знаем об этом, дорогой Морис, и очень боялись за вас. Но Моран был на заседании и сообщил нам, что вы вышли на свободу.
— Тихо! — прошептал Морис. — Она, кажется, опять что-то говорит.
— Да, но слова не разобрать, — ответил Диксмер.
— Морис, — прошептала Женевьева, — они убьют Мориса. К нему, шевалье, к нему!
Эти слова сменились глубокой тишиной.
— Мезон-Руж, — прошептала еще Женевьева, — Мезон-Руж!
Морис почувствовал как в его мозгу, подобно молнии, мелькнуло подозрение. Впрочем, он был слишком взволнован болезнью Женевьевы, чтобы обратить на эти слова должное внимание.
— Вы приглашали врача? — спросил он.
— Все не так страшно, — ответил Диксмер. — У нее просто расшатались нервы.
И он с такой силой сжал руку жены, что Женевьева пришла в себя, со стоном открыв глаза, которые до сих пор были закрыты.
— А, вы все здесь, — прошептала она, — и Морис тоже с вами. Я счастлива видеть вас, друг мой. Если бы вы только знали, как я…
И она поправилась:
— … как все мы страдали эти два дня!
— Да, — сказал Морис, — мы все здесь. Успокойтесь же и больше так нас не пугайте. Есть одно имя, которое вам лучше пока не произносить, сейчас оно отнюдь не является святым.
— Какое? — быстро спросила Женевьева.
— Имя шевалье де Мезон-Ружа.
— Я назвала имя шевалье де Мезон-Ружа? Я? — со страхом произнесла Женевьева.
— Конечно, — с натянутой улыбкой подтвердил Диксмер. — Видите ли, Морис, в этом нет ничего удивительного, потому что его публично назвали сообщником дочери Тизона, ведь это он руководил попыткой похищения, которая, к счастью, не удалась.
— Я и не считаю, что в этом есть что-то удивительное, — ответил Морис. — Я только говорю, что ему надо хорошо спрятаться.
— Кому?
— Шевалье де Мезон-Ружу, черт возьми! Его ищет Коммуна а у сыщиков хороший нюх.
— Пусть его только арестуют до того, — сказал Моран, — как он предпримет очередную попытку, которая будет удачнее последней.
— Во всяком случае, — заметил Морис, — королеве это в любом случае не поможет.
— Почему? — спросил Моран.
— Потому что королева отныне находится в надежном укрытии, там он не доберется до нее.
— Где же она? — поинтересовался Диксмер.
— В Консьержери, — ответил Морис. — Сегодня ее перевезли туда.
Диксмер, Моран и Женевьева вскрикнули, но Морис принял этот возглас за проявление удивления.
— Итак, вы видите, — продолжал он, — что шевалье придется расстаться со своими планами в отношении королевы. Тюрьма Консьержери гораздо надежнее, чем Тампль.
Моран с Диксмером переглянулись, но Морис этого не заметил.
— Боже мой! — вскричал он. — Мадам Диксмер опять побледнела.
— Женевьева, — сказал Диксмер жене, — тебе нужно лечь в постель, дитя мое, ты больна.
Морис понял, что его выпроваживают таким способом. Он поцеловал руку Женевьеве и ушел.
Вместе с ним вышел и Моран, который проводил его до конца старинной улочки Сен-Жак.
Там они расстались, Моран направился к ожидавшему его слуге, который держал под уздцы оседланную лошадь.
Морис был так погружен в свои мысли, что даже не спросил у Морана, с которым они, впрочем, не обменялись ни словом, после того, как вместе покинули дом Диксмера, кто был этот человек, и зачем нужна лошадь.
Морис направился вдоль улицы Фоссе-Сен-Виктор и вышел на набережную.