Шеф-повар испуганно закивал, шепча себе под нос — Джек не расслышал всего — что-то про мать Капитана и собак, бегающих вокруг павильона.
— Возможно, — сказал Капитан, — Я никогда не видел свою мать. Но ты не ответил на мой вопрос.
Он пнул шеф-повара в бок тяжелым башмаком, потом размахнулся и ударил изо всех сил, так что шеф-повар вскрикнул. Женщины испуганно зашушукались.
— Когда же ты поймешь, что капитаны сильнее шеф-поваров?! Потому что если ты не поймешь, мне придется еще раз объяснить тебе эту простую истину.
— Я понял! — заорал несчастный шеф-повар. — Я уже понял! Я понял! Я…
— Отлично. Потому что сегодня мне и без того пришлось объяснить слишком много. — Капитан потряс Джека за плечо. — Верно, мальчик? Ну да что он может сказать? Парень — такой же болван, как и его мамаша.
Капитан обвел взглядом кухню.
— Приветствую вас, леди. Да пребудет с вами благосклонность Королевы!
— И вам того же, добрый господин! — отвесила ему поклон самая старшая из кухарок. Остальные последовали ее примеру.
Капитан потащил Джека через кухню. Мальчик вновь закричал. Из глаз текли горячие соленые слезы.
«У обеих женщин руки лежали на груди, вот так…» — думал Джек.
Они миновали еще одну занавеску.
— Ох! — тихо произнес Капитан. — Мне это не нравится. Слишком уж дурно пахнет…
Влево, вправо, еще раз вправо. Джеку показалось, что они добрались до наружной стены павильона, и он с удивлением подумал, что изнутри дворец гораздо больше, чем может показаться снаружи. Они вышли наружу. Ярко светило полуденное солнце, и Джек зажмурился.
Капитан не колебался. Он вел мальчика мимо конюшни, откуда доносилось ржание и запах конского пота. Джек увидел открытый курятник. Вокруг бродили цыплята. Хромой мужчина палкой загонял их вовнутрь. Привязанная к изгороди лошадь, ненамного больше пони, скучающим взглядом смотрела на него. Они уже почти прошли конюшню, как вдруг до Джека дошло — у лошади две головы!
— Эй! — воскликнул он. — Давайте вернемся в конюшню. Там…
— Нет времени.
— Но у лошади…
— Я сказал, нет времени! — Капитан повысил голос. — И если я еще когда-нибудь поймаю тебя лежащим вместо того, чтобы работать, ты получишь вдвое больше!
— Не надо! — жалобно попросил Джек (хотя на самом деле эта тема показалась ему несколько избитой). — Я больше не буду! Я буду хорошим!
Перед ними возникли высокие ворота в стене. Тяжелые ржавые петли удерживали их. Ворота были немного приоткрыты и сквозь них проглядывала дорога. Джек понял, что они обошли вокруг павильона.
— Благодарение Господу! — облегченно вздохнул Капитан. — Теперь…
— Капитан! — раздался голос позади них. Голос был тихий, но властный. Капитан замер. Казалось, голос ждал той самой минуты, когда они почти достигли своей цели.
— Ты не мог бы представить мне своего… хм… сына?
Капитан повернулся на голос, разворачивая Джека. Перед ними стоял высокий худой мужчина, тот, которого так опасался Капитан — Осмонд. Его темно-серые глаза меланхолически рассматривали спутников. Глаза казались бездонными. В Джеке проснулся страх.
«Он сумасшедший, — интуитивно почувствовал Джек. — Совершенно безумный».
Осмонд сделал пару шагов им навстречу. В левой руке он держал кнут с блестящей металлической рукоятью.
— …Твоего сына? — повторил Осмонд, и сделал к ним еще один шаг.
И Джек понял, почему этот человек казался ему знакомым. В день, когда Джека хотели похитить — разве не Осмонд был Белым костюмом?
Наверняка, это был он.
Капитан шагнул навстречу Осмонду. После секундного колебания Джек сделал то же самое.
— Мой сын, Левис, — покорно сказал офицер. Он еще не до конца пришел в себя, и все время смотрел в сторону.
— Благодарю, Капитан. Благодарю и тебя, Левис. Да пребудет с вами благосклонность Королевы.
Когда он тронул Джека рукоятью хлыста, мальчик чуть не вскрикнул.
Осмонд, стоя в двух шагах, разглядывал Джека с ленивым интересом. На нем была кожаная куртка: вокруг запястья обвивались браслеты (поскольку он все время держал хлыст в левой руке, Джек решил, что он левша). Длинные черные волосы перехватывала лента, которая когда-то была белой. Осмонд обладал двумя специфическими запахами. Первый — тот, который мать Джека называла «одеколон-всех-этих-мужчин»; это навело мальчика на воспоминания о старых черно-белых фильмах из жизни бедняков. Судьи и адвокаты в этих фильмах всегда носили парики, и, по мнению Джека, коробки, где эти парики хранились, пахли как Осмонд — сухим и горьковато-пыльным запахом дешевого одеколона. Второй запах был более живой, но менее приятный; он как бы толчками исходил от Осмонда. Это был запах травы в долине, запах редко моющегося мужчины, запах пота.
В животе у мальчика заныло.
— Я не знал, что у тебя есть сын, Капитан Фаррен, — протянул Осмонд. Хотя он обратился к Капитану, его глаза не отрывались от Джека.
«Левис, — подумал тот. — Я Левис, не забыть бы…»
— Конечно, нет, — ответил Капитан, со злостью и отвращением покосившись на Джека. — Я удостоил его чести и взял к себе в Королевский павильон, и теперь выгоняю, как собаку. Я поймал его играющим с…
— Да, да, — улыбнулся Осмонд.
«Он не верит ни одному слову, — почувствовал Джек, и его охватила паника. — Ни одному слову!»
— Мальчишки бывают плохими. Все мальчишки плохие. Это аксиома.
Он похлопал Джека по плечу рукоятью хлыста. Нервы мальчика были напряжены до предела… он залился краской стыда.
Осмонд хихикнул.
— Конечно, плохие, это аксиома. Все мальчишки плохие. Я был плохим; полагаю, что и ты был плохим, Капитан Фаррен. Что? Не слышу? Был ты плохим?
— Да, Осмонд, — ответил Капитан.
— Очень плохим? — спросил Осмонд. Его слова прозвучали, как грязный намек. Он начал вдруг пританцовывать. В этом не было ничего странного: Осмонд был изящным и гибким. Джек не почувствовал в намеке гомосексуального оттенка. Нет, скорее в нем сквозило пренебрежение… и отчасти безумие.
— Очень плохим? Совсем плохим?
— Да, Осмонд, — бесстрастно согласился Капитан Фаррен. Его шрам на солнце стал багровым.