— Работу можно будет считать сделанной, когда с пола на тебя будет смотреть твое отражение, — добавил Смоки.
Так началась его служба в «Оутлийской пробке».
«Мы заняты в основном по четыре-пять часов».
Мальчик не мог с уверенностью сказать, обманул ли его Смоки. Когда Джек отодвинул от себя пустую тарелку, в кабачке было пусто. Но к шести часам число посетителей перевалило за пятьдесят, и официантка — ее звали Глория — сбивалась с ног, помогая Лори разносить галлоны вина, цистерны пива, чертову пропасть коктейлей.
Джек подавал ящик за ящиком бутылочное пиво. Руки его тряслись, голова раскалывалась.
Между походами в кладовую и выполнением приказа «выкати бочонок, Джек» (эту фразу он уже мог предугадать заранее) он мыл танцевальную площадку и эстраду, а также выносил пустую тару. Один раз в дюйме от его головы пролетела брошенная кем-то пустая бутылка. Он отпрыгнул, сердце бешено застучало, лицо позеленело от страха. Смоки, подскочив к перебравшему посетителю, вышвырнул того на улицу.
— Иди сюда, Джек, — сказал он. — Иди и убери осколки.
Через четверть часа Смоки послал мальчика убирать туалет. Мужчина средних лет с прической в стиле Джо Пайна стоял возле одного из писсуаров, держась левой рукой за стену и покачиваясь. Ему под ноги текла обильная струя мочи, образовав лужу.
— Вытри это, парень, — прохрипел мужчина, направляясь нетвердой походкой к выходу и хлопая Джека по плечу. — Я старался изо всех сил, верно?
Джек дождался, пока дверь закроется, и его тут же стошнило.
Внезапно перед глазами мальчика возникло лицо матери, более красивое, чем в любом из фильмов, где она играла. Ее глаза были большими, темными и виноватыми. Джек увидел, что она находится одна в их номере в Альгамбре; в пепельнице дымилась забытая сигарета. Она плакала. Плакала о нем. Сердце Джека учащенно забилось; ему показалось, что он умрет сейчас от любви и острого желания оказаться рядом с ней — в прошлой жизни, где нет туннелей, нет женщин, которым нравятся пощечины, нет мужчин, пускающих лужу мочи себе под ноги. Он хотел быть с матерью, и ненавидел Смотрителя Территорий, виновника всех его злоключений.
Сознание Джека было заполнено простым детским желанием: «Боже, пожалуйста, я хочу к маме, я хочу к своей МАМЕ…»
Джек задрожал; ноги стали ватными. Он подумал: «Каждый способен понять, что ребенок хочет домой — кроме тебя, Смотритель!» В эту минуту его не беспокоило то, что мать может умереть. Он был сейчас просто мальчиком Джеком, в котором кричал инстинкт самосохранения; как в зайце, белке, олене. Он не думал в эту минуту о том, что она может умереть от рака легких; он был готов на все, лишь бы только мама обняла и поцеловала его на ночь, запретив брать «чертов транзистор» в постель и читать до полуночи при свете фонарика.
Он с усилием выпрямился, стараясь прийти в себя. Он совершил ошибку, большую ошибку, да, но он не собирается отступать. Территории были реальностью, так что, по-видимому, Талисман тоже был реальностью. Он не имеет права ускорять кончину матери собственной нерешительностью.
Джек смочил тряпку в горячей воде и принялся мыть пол в туалете.
Когда он вышел оттуда, была половина одиннадцатого, и зал в «Пробке» начал пустеть: Оутли был рабочим городком, и в будние дни завсегдатаи кабачка отправлялись спать пораньше.
— Ты бледный, как смерть, Джек, — сказала Лори. — С тобой все в порядке?
— Можно мне выпить имбиря? — спросил он.
Она протянула ему стакан и, домывая пол в зале, Джек опустошил его. В четверть двенадцатого Смоки в очередной раз послал мальчика в кладовую «выкатить бочку».
Джек с большим усилием выполнил это распоряжение. В четверть первого Смоки стал торопить засидевшихся посетителей. Лори выключила музыкальный автомат, не обращая внимания на слабые протесты. Официантка Глория вымыла руки, одернула свитер, розовый, как жевательная резинка, — и ушла. Смоки принялся гасить свет и выставил последних четырех или пятерых гуляк за дверь.
— Молодец, Джек, — сказал он, когда все разошлись. — Ты хорошо поработал. Кое-что можно было бы делать лучше, но ты ведь новичок… Можешь лечь спать в кладовой.
Вместо просьбы рассчитаться с ним (вид Апдайка не располагал к этому), Джек побрел в кладовую; его усталая походка напоминала походку пьяных завсегдатаев кабачка.
В кладовой он обнаружил Лори, сидящую в углу на корточках.
Ее шорты задрались до места, которое вызвало у Джека сердцебиение. Джек с глупой тревогой подумал: «Что это она делает с моим рюкзаком?» Потом увидел, что Лори раскладывает на полу цветастый матрац и кладет сверху маленькую сатиновую подушку с надписью «НЬЮ-ЙОРК — СТОЛИЦА МИРА» на одной стороне.
— Думаю, тебе будет здесь удобно, малыш.
— Спасибо, — сказал он. Это был простой жест доброты, но он взволновал Джека до слез. Мальчик попытался улыбнуться. — Огромное спасибо, Лори!
— Нет проблем. Тебе будет хорошо, Джек. Смоки не такой уж плохой. Когда ты узнаешь его получше, то поймешь, что он вовсе не такой плохой. — В ее голосе звучало бессознательное желание, чтобы так оно и оказалось на самом деле.
— Вероятно, нет, — сказал Джек, и тут же импульсивно добавил, — но утром я ухожу. Оутли не для меня, как мне кажется.
— Может быть, ты уйдешь, Джек… а может быть, решишь задержаться на некоторое время. Почему ты не ложишься?
В ее речи сквозило что-то неестественное; это не имело ничего общего со словами: тебе будет здесь удобно, малыш. Джек почувствовал фальшь, но был слишком уставшим, чтобы попытаться понять ее причину.
— Посмотрим, — зевнул он.
— Конечно, посмотрим, — согласилась Лори, направляясь к двери. Она послала ему воздушный поцелуй. — Спокойной ночи, Джек.
— Спокойной ночи.
Он попытался снять рубашку… но потом решил, что снимет только носки. В кладовой было холодно и сыро. Джек сел на край матраца и снял один за другим носки. Он уже собирался лечь на подушку, приготовленную Лори, и, наверное, уснул бы, но в баре зазвонил телефон, прорезая тишину, и звонок почему-то заставил его вспомнить об ударах хлыста, о цепляющихся за ноги корнях и ветках, о двухголовых пони…
Дзинь-дзинь-дзинь, в тишине, в мертвой тишине.
Дзинь-дзинь-дзинь, слишком долго для развлекающихся мальчишек. Дзинь-дзинь-дзинь.
Алло, Джеки, это дядя Морган. Я почуял тебя в моем лесу, глупая маленькая обезьяна. Я ПОЧУЯЛ тебя в моем лесу! Как могла тебе прийти в голову мысль, что в этом мире ты будешь в безопасности? Мой лес и там, и здесь. Последний шанс, Джеки. Иди домой, или мы отошлем туда твой труп; тогда у тебя не будет никакого шанса. Не будет, не будет, не…