Он прилег, пытаясь вознаградить себя за ночную бессонницу. Но ему удалось забыться едва лишь на час — то была смутная дремота, еще более утомительная, чем бодрствование, прерываемая бессвязными сновидениями, в которых он один сражался против десятерых недругов, стремившихся отнять у него луковицу тюльпана.
Вечером он встал, никем не замеченный вышел из гостиницы, достиг городской окраины и снова приблизился к краю топи.
При первом шаге его нога погрузилась в жижу по колено, при втором — уже до верха бедра.
Как ни сильна была снедающая его страсть, он на миг заколебался.
Но страсть взяла верх.
Он продолжил путь.
Через несколько шагов земля под ногами как будто стала потверже. Потом она стала еще более вязкой, чем прежде, так что теперь тинистая грязь достигала ему до пояса.
Лорд Драммонд чувствовал, что его лихорадка усиливается, но не повернул назад.
В миг, когда он достиг стены, почва вдруг совсем ушла из-под ног; он провалился по шею, успев только ухватиться рукой за камыши, росшие у подножия стены. Жизнь его повисла на одной камышинке.
Но это уже не имело значения — он был у цели.
Самое трудное сделано. Оставалось лишь перелезть через стену и пробраться в оранжерею.
Стену он одолел одним прыжком, а вот чтобы проникнуть в оранжерею, предстояло выдавить стекло.
А еще — не ошибиться бы тюльпаном; сейчас, в ночной темноте, это вполне могло случиться.
К счастью, светила луна.
К тому же лорд Драммонд, хоть и был в оранжерее всего один раз, место запомнил хорошо.
Ему помогли луна и цепкая память; он выбрал тот самый цветок и осторожно выкопал его; вынув из кармана пачку купюр на сумму в пятьдесят тысяч франков, он положил ее на место, где рос тюльпан, и, выйдя из оранжереи, снова перебрался через стену.
Луна, о которой Байрон отзывался так строго, снова пришла на помощь нашему новому Леандру, когда он пересекал этот болотистый Геллеспонт.
Другого берега трясины он достиг беспрепятственно.
У него хватило предусмотрительности снять и оставить там свой плащ. Теперь он мог спрятать под ним драгоценный тюльпан, а заодно и грязь, покрывавшую его с головы до пят.
Лорд Драммонд вернулся в гостиницу и достиг своей комнаты, не вызвав никаких подозрений.
Он рассчитывал переодеться, потребовать почтовую карету и незамедлительно покинуть город.
Но сначала надо было бросить взгляд на свой обожаемый тюльпан.
Он зажег все свечи, все лампы, какие нашлись в его покоях, и только когда освещение достигло всей мыслимой яркости, он извлек свою добычу.
И едва не рухнул навзничь.
Он все-таки ошибся: это был другой тюльпан.
Вместо единственного в своем роде цветка перед ним был довольно заурядный тюльпан, известный всякому владельцу оранжереи, и в его собственной коллекции таких имелось четыре.
Вопль вырвался из его груди.
Прибежал слуга, кузен Тромпа.
Увидев лорда Драммонда, покрытого как панцирем слоем грязи и озаренного столькими светильниками, он подумал, что тот помешался.
— Помогите мне раздеться, — сказал ему лорд Драммонд.
Его трясло; во всех членах он чувствовал ужасную дрожь.
Сырость, которой он не ощущал в горячке борьбы и мнимого триумфа, теперь леденила ему кости.
Послали за доктором.
Лорд Драммонд лег, но прежде чем к нему явился врач, за которым послали, он сказал слуге:
— Ступайте к своему кузену Тромпу, расскажите ему обо всем, что вы видели, и отнесите ему этот тюльпан. Он все поймет.
Слуга отправился с этим поручением в ту самую минуту, когда врач вошел к больному.
Осмотрев англичанина, он покачал головой. Случай представлялся ему крайне серьезным. Он опасался прежде всего воспаления легких.
А дело принимало все более скверный оборот: вскоре к лихорадке прибавился бред.
Всю ночь лорд Драммонд только и говорил, что о черно-красно-голубых тюльпанах. Лишь при этом сочетании цветов они воистину имели право называться тюльпанами.
Иных вовсе не существовало. Это раньше он думал, что видел и другие, но ошибался. В мире были только черно-красно-голубые. Нет, черно-красно-голубой. Лишь он один. Единственный.
Этого вполне достаточно: один тюльпан. Помимо него все цветы, которые принимают за тюльпаны, ими вовсе не являются.
И тысяча других вздорных соображений, все в том же роде…
На следующее утро Тромп зашел спросить, как себя чувствует лорд.
Узнав, что хуже некуда, он тотчас удалился, но через час вернулся снова.
Он попросил, чтобы его провели в комнату больного.
При виде обладателя того чуда, поиски которого так дорого ему обошлись, к лорду Драммонду вернулось сознание. С ним произошло минутное просветление.
Тромп поднес к глазам больного какой-то предмет, бережно держа его в руках.
— Тюльпан! — прошептал лорд Драммонд, не зная, реальность это или продолжение бредовых галлюцинаций его помутившегося сознания.
— Да, — сказал Тромп. — Черно-красно-голубой тюльпан. Вы его заслужили. У меня их два. Вы достойны того, чтобы я поделился с вами.
— Спасибо, брат! — произнес лорд Драммонд, хватая бесценный цветок и пожирая его затуманенным взглядом. — Но слишком поздно!
— О нет! — перебил его Тромп.
— Все кончено, — возражал англичанин. — Меня зацепило насмерть. Эта вода вошла в меня и заполнила легкие. Но все равно благодарю вас, Тромп. Вы не виноваты, не могли же вы предвидеть, что все так обернется. А теперь в груди у меня смерть. A-а, вот, значит, как мне суждено окончить свои дни. Ушел живым от тигриц и от женщин, а вот тюльпаны меня убили. Ах, как странно…
И в бреду наваждения снова одолели его.
Лорд Драммонд протянул еще какое-то время.
Когда наступило мимолетное облегчение и разум больного просветлел, он использовал эти минуты, чтобы приказать отвезти его в Париж, где все лучшие силы врачебной науки будут в его распоряжении.
Но медицина ничего уже не могла для него сделать.
Ему становилось то лучше, то хуже, пока 8 июля он не угас. И в последний миг он не отрывал глаз от тюльпана.
Он был католиком. 10 июля храм Успения, где служили заупокойную мессу, заполнила пышная похоронная процессия. Вся аристократия Парижа стеклась сюда.
Как было сказано выше, здесь же встретились Юлиус и Самуил.
Месса сопровождалась музыкой. Мощный голос органа посылал к Небесам самые горестные укоры, самые душераздирающие вздохи великих композиторов.