Это Лотарио во всем виноват. Он не проявил никакой настойчивости. Даже не пытался бороться. Отступил при первом же слове. Он не вправе ни в чем упрекнуть Фредерику, скорее уж она имеет основания сердиться на него. Что она могла сделать, бедная девушка, сирота, принятая в чужой дом из милости, не имеющая ни возможностей, ни прав? Тогда как он, мужчина, мог бы действовать, попробовать добиться своего, поговорить с г-ном Самуилом, со своим дядей… А он вместо этого взял да и уехал.
Как это, однако, наивно с ее стороны: все еще думать о нем, хотя он несомненно о ней забыл! В этот самый миг, когда она имела слабость отдаться на волю воспоминаний, сразу обступивших ее, он, разумеется, волочился за прекрасными венскими дамами, давно выбросив из головы бедную девушку, с которой затеял было мимолетную интрижку, так, от нечего делать, лишь бы время убить. Выйдет она замуж или нет, ему совершенно безразлично. А вот и доказательство, что это нимало его не занимает: граф фон Эбербах по ее же просьбе написал ему, что женится, а он посчитал это событие даже не стоящим того, чтобы взять на себя труд вернуться.
Итак, Фредерика переложила всю вину на Лотарио. К тому же, надо сказать, она еще находилась в том возрасте наивного неведения, когда страсти не оставляют глубоких следов в сердце женщины. Разрыв нежных уз, в мечтах связавших ее с Лотарио, чьи взгляды в те дни разбередили ее душу, скорее пробудил в ней смутные сожаления, чем причинил настоящую боль. Ко всему прочему ее натура, деликатная и нежная, чуждая бурных порывов и не особенно склонная к личной независимости, находила некое подобие всеутоляющей отрады в мысли о самопожертвовании во имя счастья другого, а поэтому радость графа фон Эбербаха умеряла ее печаль.
Сожаление, которое внушил ей вид храма, где ее взгляд так часто встречался с глазами Лотарио, лишь на мгновение затуманило ее юное нежное личико, так что этого не заметил никто из многочисленных друзей и толпы знаменитостей, сбежавшихся посмотреть на церемонию бракосочетания прусского посла.
Ее только нашли немного слишком серьезной — но когда женщине и быть такой, если не в час замужества? — а Юлиуса бледноватым, однако было известно, что он едва поднялся с одра болезни, и для равнодушных наблюдателей его слабость и разбитость могли сойти за элегантную томность.
Для Юлиуса стоило труда продержаться до конца церемонии. Фредерика, считая, что он еще недостаточно окреп, хотела отложить свадьбу, но Юлиус заклинал ее не огорчать его новой отсрочкой. Именно состояние здоровья и вынуждало его, не уверенного в завтрашнем дне, опасаться любых задержек.
Самуил в этом отношении поддерживал Юлиуса, боясь, как бы внезапный приезд Лотарио не спутал ему все карты.
Граф фон Эбербах был счастлив. Чтобы его радость была полной, не хватало лишь присутствия Лотарио.
До последней минуты, когда пришла пора садиться в карету, он ждал его. Еще и тогда он продолжал верить, что племянник вот-вот появится.
Почему он не приехал? Как мог в столь решающих обстоятельствах не дать своему дяде такого естественного доказательства своей привязанности? Не может быть, чтобы им до сих пор владело настолько упорное раздражение. Видимо, он в пути. Его опоздание объясняется какой-нибудь неприятностью: карета поломалась или произошло еще что-либо, не зависящее от его воли. Но он приедет, приедет с минуты на минуту.
И Юлиус то и дело обращал взгляд на толпу, ожидая, что встретится глазами с Лотарио.
Однако религиозная церемония вслед за церемонией гражданской закончилась, а Лотарио так и не появился.
Они вернулись в особняк.
Юлиус все еще надеялся. Если предположить, что несчастный случай задержал прибытие Лотарио на час-другой, он мог опоздать еще больше, так как должен был переодеться, прежде чем отправиться в храм. Но сейчас он, без сомнения, уже в особняке, и Юлиус увидит его, едва лишь выйдет из экипажа.
Но и эта надежда его обманула. Взгляд Юлиуса затуманился было облаком печали, но при виде Фредерики, выходящей вместе с Самуилом из кареты, которая ехала впереди его собственной, он забыл о Лотарио и думал теперь об одной лишь Фредерике.
Несколько друзей также отправились из храма в посольский особняк, чтобы поздравить новобрачных. Гостиная вскоре наполнилась народом. Юлиус принимал поздравления и отвечал на них изъявлениями благодарности. Но для него при его слабости выздоравливающего вся эта толчея и шум были не по силам.
Внезапно Самуил, не спускавший глаз с новобрачного, заметил, что тот побледнел.
Он бросился к нему:
— Что с тобой?
— Ничего, — сказал Юлиус, чувствуя, что его шатает. — Слабость. Но это уже проходит.
— Пойдем-ка, — сказал Самуил.
И, повернувшись к присутствующим, он прибавил:
— Вы позволите, не правда ли? Госпожа графиня фон Эбербах побудет здесь, чтобы оказать вам почетный прием. А господину графу необходимо ненадолго остаться одному. Он сейчас же вернется.
— Сейчас же, — повторил Юлиус.
И, опершись на руку Самуила, он направился с ним в свой кабинет.
В ту минуту, когда они переступали порог, Самуил обернулся и устремил на Фредерику загадочный взгляд.
Была в этом взгляде странная, дикая смесь удрученного ожесточения и страсти. Можно было подумать, что он старается запечатлеть в своей памяти живые черты этой божественной красавицы, чтобы почерпнуть в том силы для исполнения какого-то ужасного замысла.
Бросив через плечо этот последний взгляд, он торопливо повлек Юлиуса за собой.
Тех, кто в эти мгновения обратили внимание на его лицо, потрясло его выражение. Перед ними были больной и врач, но бледнее из двоих был вовсе не больной.
Войдя к себе в кабинет, Юлиус рухнул в кресло.
— Ты этого хотел! — произнес Самуил с мрачным видом.
— Чего я хотел? — умирающим голосом спросил Юлиус.
— Я тебя предупреждал, что всякое волнение в твоем случае губительно. Я исполнил свой долг. Ты меня не послушался, тем хуже для тебя.
— В чем не послушался? — спросил Юлиус.
— Во всем! — выкрикнул Самуил. — Ты сделал Фредерику своей женой, чтобы иметь право завещать ей свое состояние. Речь шла о формальности, а ты так распалился. Что ж, умирай теперь! Ты этого хотел.
Произнося эти слова, он резким движением, как в лихорадке, схватил стакан и плеснул в него воды.
Потом он достал из кармана крошечную склянку, уронил из нее в стакан капли две или три и стал размешивать все это золоченой серебряной ложечкой.
— Посмотри на себя в зеркало, — сказал он Юлиусу. — Видишь, ты бледен как мертвец.
— Ты, что мне это говоришь, тоже не очень-то румян, — усмехнулся Юлиус, заметив страшную бледность Самуила. — Чем меня бранить, лучше бы вылечил. Дай-ка мне этот стакан, ты так его взбалтываешь, что можешь разбить.