Но его подверженная колебаниям натура не могла твердо придерживаться этих благих решений. Любой перемены ветра было достаточно, чтобы Юлиус снова впал в уныние, беспокойство, раздражение, гнев. Он мог сколько угодно предаваться самым похвальным рассуждениям, доказывать себе, что быть суровым — значит действовать не только наперекор своим обещаниям, но и интересам, — все тщетно: его ревность была сильнее и совести и разума.
Самуил же переменил свою тактику с того дня, когда Юлиус упрекнул его за сообщение о встрече Лотарио с Фредерикой. Теперь он больше не произносил даже имен этих двоих. Когда граф фон Эбербах заговаривал о них, он демонстративно переводил разговор на другое.
Юлиуса, которого все тревожило, изрядно обеспокоило и это молчание. Загадочная мина Самуила заставляла его предполагать, что тот умалчивает о какой-то тайне. Его воображение работало над ней, и Юлиуса обступали видения: ему мерещились свидания на проезжих дорогах, нечаянные и умышленные встречи, заговоры и предательства.
Теперь Юлиус уже сам обращался к Самуилу с расспросами.
Если ему что-то известно, почему прямо не сказать? А если он ничего не знает, почему не скажет, что не знает ничего?
Самуил невозмутимо отвечал, что его первое сообщение встретило не такой прием, который располагал бы к болтливости, и Фредерика с Лотарио могут отныне видеться столько, сколько им вздумается, — он поостережется говорить об этом Юлиусу.
Какой толк в разоблачениях, единственным следствием которых для Юлиуса может быть утрата спокойствия, а для его юных подопечных — новый удар по их любви? Разве он муж или соглядатай, чтобы рыскать по следам чужих свиданий? Если Лотарио и Фредерика встречаются, то и хорошо делают. Они любят друг друга, они обручены самим же Юлиусом. Все то, что они должны по отношению к Юлиусу, — это не компрометировать его имени, то есть видеться тайком. Ну вот они и видятся — если видятся — так осторожно, что даже сам Юлиус об этом не знает.
И то сказать, прибавил Самуил, во всех водевилях мужу полагается узнавать подобные новости последним.
Рассуждения такого рода усиливали страхи и отчаяние Юлиуса. Судя по всему, Самуил знал больше, чем говорил. Фредерика и Лотарио встречаются, как и прежде, но опасность стала куда серьезнее: теперь-то они встречаются без свидетелей.
И ведь нет ничего проще при условии, что муж по слабости здоровья не выходит из своей комнаты, а сообщничество г-жи Трихтер обеспечено: уж она-то, преданная Самуилу и Фредерике, разумеется, никогда их не выдаст, даже если допустить, будто у нее есть что выдавать.
Таким образом, Юлиус был обречен на бессильные, тщетные подозрения, и Самуил поддерживал его в этом состоянии неизбывных опасений и тоски.
Если Фредерике случалось неожиданно приезжать в разгаре одного из подобных разговоров, во время которых Самуил растравлял болезненную ревность Юлиуса и, не говоря ему ничего определенного, заставлял предполагать худшее, он, видя, что девушка выходит из экипажа, говорил Юлиусу:
— Ну, вот и Фредерика поднимается по лестнице. Расскажи-ка ей о своих подозрениях, столь лестных для нее. Покажи себя отвратительным и смешным. Выступи в роли Арнольфа и Бартоло. Ты ведь знаешь, как грубость и раздражительность прельщали Агнес и Розину.
Итак, Юлиус копил в себе свои мучения, не показывая их Фредерике. Но изображать хорошее настроение он был не в силах, и улыбки его больше напоминали гримасы. Его тайная мысль то и дело давала о себе знать. Сколько бы он ни старался совладать с собой, у него помимо воли вырывались горькие замечания, удручавшие Фредерику.
Она спрашивала, что с ним, и он резко отвечал ей, что с ним ничего не случилось.
Тогда она подступала с расспросами к Самуилу; тот пожимал плечами.
Так прошел месяц: Самуил разжигал ревность Юлиуса, с каждым днем становившегося мрачнее.
Фредерика, неизменно встречавшая ледяной прием, стала с ужасом ждать каждого очередного своего визита к графу фон Эбербаху; теперь всякий раз, входя в особняк, она чувствовала, как сжимается у нее сердце. Положение начинало становиться нестерпимым.
Юлиус прекрасно видел, что действует наперекор собственным желаниям, с каждым разом все больше отталкивая от себя Фредерику. Он боролся с собой, говорил себе, что еще есть время испробовать иное средство, попытаться пустить в ход щедрую, безграничную доброту.
В сущности, пристало ли его возрасту и положению вот так, на краю могилы, лихорадочно цепляться за земную страсть в надежде удержать ее хоть на несколько дней? Не пора ли предоставить ревность молодежи? Кроме всего прочего, Лотарио и Фредерика великодушны и преданы ему. Даже если доверие их не удержит, разве так уж мало — прожить последние недели любимым и благословляемым, видеть вокруг радостные улыбки?
Он сказал себе это однажды утром, в одно из тех мгновений усталости и изнеможения, что порождает всякая длительная и бесплодная борьба: в такие минуты человек готов все отдать, лишь бы обрести отдых и покой. Увы, то, что зовется добротой, часто не более чем замаскированная слабость и утомление.
Итак, Юлиус решил: он возвратит свободу двум этим детям — не затем же он вручил их друг другу, чтобы потом встать между ними! Он завершит свое доброе дело. Он скажет им: вы свободны, вы не зависите более ни от чего, кроме вашей совести и вашего сердца; я с полным доверием позволяю вам все, что вы сможете позволить себе сами.
Именно в это утро Фредерика должна была приехать, чтобы позавтракать вместе с Юлиусом. Было без пяти десять. Она должна была появиться ровно в десять. Она ведь так точна!
Часы прозвонили десять. Юлиус подождал пять минут, потом десять, пятнадцать… Фредерики не было.
В половине одиннадцатого она также не явилась. И в одиннадцать тоже. В полдень Юлиус все еще ждал ее.
Устав от ожидания, он печально выпил свою чашку шоколада в полном одиночестве.
Почему Фредерика не приехала? Была какая-то причина, помешавшая ей? Но она бы предупредила Юлиуса. Что же все это значило?
Дурные мысли вновь приходили в голову графу фон Эбербаху. Он пожелал выяснить, где Лотарио: вот уж три дня как он его не видел.
Он отправил лакея в посольство справиться о племяннике и, если он там, просить его немедленно приехать.
Посланный вернулся с сообщением, что Лотарио вчера внезапно уехал в Гавр, где он должен присутствовать при погружении на корабль немцев-эмигрантов.
Юлиус вспомнил, что Лотарио во время их последней встречи действительно упоминал о том, что ему придется исполнить эту обязанность и, вероятно, с часу на час он должен будет уехать.
Он снова лег в кровать, еще более угрюмый и печальный, чем раньше, досадуя на то, что его благой порыв оказался бесполезным.
Он сам не мог бы объяснить, почему, но это совпадение — отъезд Лотарио и опоздание Фредерики — произвело на него тягостное впечатление.