— Что до моих друзей, то уверяю тебя, они мне просто благодарны за то, что я от них отказался! Им в тягость дружба бедняка!

— Жером!

— Я знаю, что говорю, жена… Что до моей веселости, то она погибла в лесу под Франшимоном, и ничто уже ее не воскресит.

— Но… — хотела было возразить моя бабка, да так и не закончила фразы.

— Да-да, я понимаю, — помрачнев, сказал Жером Палан, — ты хочешь мне напомнить о Боге и святых.

— Да, Жером, у тебя был святой, которого ты когда-то очень любил.

— Не помню такого.

— Неужто ты забыл святого Губерта, покровителя охотников?

— Ну, его-то я любил так же, как меня любили друзья: за хороший обед, поводом для которого он частенько служил. Но за все эти обеды платил я. Он же — хотя поднять бокал в его честь я не забывал! — ни разу не попросил счета. Так что я раздружился с ним так же, как и со всеми… Но довольно об этом, жена. Я люблю тебя и наших детей. И мне этого достаточно. Я и впредь буду работать много, чтобы вам жилось хорошо. Но при одном условии.

— При каком?

— При том, чтобы ты не лезла мне в душу.

Бабка моя вздохнула и замолчала. Она хорошо знала мужа.

Дед посадил сына и дочку на колени и стал их подкидывать, имитируя езду на лошади.

Бабка подняла голову и взглянула на них с удивлением. За последние полгода у мужа еще не бывало такого хорошего настроения.

— Жена, — сказал он, заметив ее удивление, — завтра воскресенье, день охоты, как ты только что сказала… В этом я, пожалуй, последую твоему совету… Что же до веселости, то, будем надеяться, придет когда-нибудь и ее черед.

И Жером Палан потер руки.

— Вот видишь, я уже начинаю веселеть.

Бабка поразилась такому необычайному возбуждению мужа.

— Ну-ка, жена, — сказал тот, — налей-ка мне глоточек можжевеловой! Давненько не брал я в рот спиртного.

Бабка поставила перед мужем ликерную рюмку.

— Что это? — воскликнул мой дед. — Подавай-ка нам фужер! Я хочу наверстать упущенное!

Видя замешательство жены, дед спустил детей на пол, поднялся и взял себе сосуд по аппетиту.

Он трижды протягивал его жене, и та трижды по его настоянию наполнила фужер до краев.

— Жена, — сказал дед, — завтра воскресенье. Более того: 3 ноября, день святого Губерта. И я решил полностью последовать твоим указаниям. Я поднимаю этот бокал в честь святого, пожелав ему вечной славы в этом и другом мирах… И посмотрим, какую дичь он нам пошлет в знак благодарности. И ее, жена — какой бы она ни была! — мы не продадим, а съедим дома, всем семейством!.. Согласны, дети?.. Если да, то скорее скажите, дорогие крошки, чего вам хочется больше всего?

— Мне, — заявил мальчик, — больше всего хочется зайца под сладким соусом!

— И мне! И мне! — обрадовалась дочь, тоже большая любительница вкусненького. — И мне хочется зайца в сиропе! Мы уже давно такого не ели!

— Ну что ж, черт возьми! Будет вам заяц, дети! — воскликнул Жером Палан и крепко обнял своих любимых крошек. — А вот и мое льежское ружьецо! Думаю, оно не подведет… Ты слышишь, великий святой Губерт? Нам нужен заяц! Это просьба детей, черт побери! И я добуду его! Любой ценой!..

Как вы понимаете, господа, конец возлияния испортил его начало.

Уйдя к себе в комнату, моя бабка встала на колени и принялась усердно молиться.

Но, вероятно, богохульство ее мужа помешало тихому шепоту, вылетавшему из ее губ, подняться к Богу…

На следующий день, верный слову, мой дед поднялся ни свет ни заря и, сопровождаемый двумя оставшимися собаками, направился в поле.

Хотя, как и сегодня, на календаре значилось 3 ноября, снега было полно, и собаки, проваливаясь по самую грудь, бежать не могли.

Кроме того, снегопад длился всю ночь, зайцы еще не покидали своих лежек, и следов не было видно никаких.

Дед попытался было спугнуть какого-нибудь косого, но, несмотря на весь свой опыт, не нашел ни одного, хотя пробежал около шести лье.

Ничего другого ему не оставалось, как с пустым ягдташем возвращаться домой…

После обеда он запер собак, снял с гвоздя ружье, поцеловал жену и детишек.

— Ты куда, Жером? — удивленно спросила моя бабка.

— Хочу устроить косому засаду, жена… Разве я не обещал детям зайца?

— Ты его подстрелишь в следующее воскресенье.

— Я сказал, что принесу сегодня, а не в следующее воскресенье. Хорош я буду, если не сдержу слова!

Дети кинулись к отцу на шею.

— Папа, папа! Подстрели зайца!

— Большого-большого! С собаку! — смеясь, добавил сын.

— Огромного-преогромного, как ослик тетушки Симоны! — еще громче крикнула дочь.

— Не волнуйтесь, крошки! — отвечал Жером Палан, нежно обнимая детей. — Будет вам заяц!.. Сегодня ночью, при луне, все косые выскачут на снег!.. Громадные, как слоны!

И повесив ружье на плечо, ушел.

VI

Он пошел по дороге к Ремушану.

Полагая, что снегопад не прекратится и что зайцы спустятся в лощины, он решил поохотиться в долине между Ремушаном и Спримоном.

Дойдя до перекрестка, Жером Палан остановился.

Место для засады было самое подходящее.

Других охотников опасаться не приходилось, так как был праздник.

В те годы возле того места росли кусты. Там мой дед и засел.

Прошло всего пятнадцать минут, судя по тому, что часы пробили девять, как вдруг со стороны Эйвейя послышалась веселая застольная песенка.

— Что за черт? — выругался дед. — Этот гуляка сейчас распугает мне всех зайцев!

Голос становился все громче.

Снег захрустел уже совсем рядом с кустами.

Светила полная луна. Свежевыпавший снег усиливал ее свет.

При таком освещении дед легко узнал певца. Это был Тома Пише.

Он направлялся к своему тестю, эйвейскому магистру, жившему во Франшимоне.

Едва Жером Палан увидел убийцу его собак Фламбо и Рометты, как кровь ударила ему в лицо, а пальцы судорожно сжали приклад ружья.

Но он не был злым человеком и ничего плохого не замышлял.

Он решил пропустить Тома Пише. Лишь бы тот с ним не заговорил!

И Тома Пише действительно прошел мимо.

Он даже не заметил моего деда.

Но по воле злого случая он пошел той же дорогой, по какой пришел Жером Палан.