Я велел привести ко мне этого несчастного. Он заявил, что хотел меня убить, чтобы освободить Австрию от присутствия французов. Он мне показался достаточно образованным, и я не обнаружил в нем ни религиозного, ни политического фанатизма. Мне показалось также, что он не знает, кто такой Брут. Сильное возбуждение арестованного помешало узнать о нем что-либо еще. Его допросят натощак, когда он поостынет. Возможно, что все это дело ровным счетом ничего не стоит.
Я хотел вас известить об этом событии, чтобы ему не придавали большего значения, чем оно заслуживает. Я надеюсь, что оно не получит большой огласки, но если это будет так, то нужно будет представить этого субъекта как сумасшедшего. Сохраните все в тайне; на параде это не вызвало никакого шума, я даже сам ничего не заметил.
Наполеон.
P.S. Я снова повторяю, и вы должны хорошо понять, что этот факт ни в коем случае не должен получить огласки».
Потом Наполеон позвонил.
— Позовите Раппа, — сказал он слуге.
— Генерал здесь, сир.
— Пусть войдет!
Рапп вошел.
— Рапп, — сказал Наполеон, — отправьте надежного курьера, и пусть он вручит это письмо господину Фуше.
Рапп с проворством военного и беспрекословным послушанием взял письмо и вышел.
— Только ему! Ему самому! — крикнул император.
На следующий день, когда согласно программе, которую он сообщил г-ну фон Бубна, Наполеон покинул Вену, к вечеру прошел слух, что военный суд, созванный по приказу маршала Бертье, только что приговорил Фридриха Штапса к смертной казни.
Обвиняемый все признал и не пытался отвергать обвинения. Услышав приговор, он не попросил ни о помиловании, ни об отсрочке.
Однако, вернувшись к тюрьму, он попросил, чтобы на следующий день за несколько минут перед казнью к нему пригласили докладчика в судебном заседании, молодого офицера егерей по имени Поль Ришар.
Затем он помолился, попросил разбудить его пораньше и отдал тюремщику в знак благодарности за заботу о нем четыре фридрихсдора — все, что было при нем.
После этого он лег спать, снял с груди медальон, нежно поцеловал его несколько раз, затем уснул, прижав медальон к сердцу.
В шесть часов утра тюремщик вошел в камеру и разбудил его.
Тогда Штапс, улыбаясь, открыл глаза и поблагодарил вошедшего за то, что тот так быстро привел его в состояние бодрствования. Он очень тщательно умылся, причесал свои прекрасные волосы с каким-то особым изяществом, а когда его спросили, что бы он хотел на завтрак, ответил:
— Я думаю, будет достаточно чашки молока.
Он только успел выпить молока, когда на пороге появился молодой офицер, о беседе с которым in extremis [9] он просил накануне.
Было явно видно, что молодой лейтенант егерей предпочел бы, чтобы выбор приговоренного пал на кого-нибудь другого, а не на него, хотя и не выказывал замешательства.
— Благодарю вас, сударь, — сказал Штапс, — что вы откликнулись на мое приглашение. Хочу попросить вас об одной услуге.
— Я готов ее выполнить, сударь, — ответил молодой офицер.
— Мы уже виделись, лейтенант.
— Увы! Да, сударь, и я сожалею, что судьба выбрала меня быть докладчиком по вашему делу.
— О! Я намекаю, сударь, не только на те три заседания военного суда, перед которым я предстал, мы с вами виделись раньше.
— Вполне возможно, сударь, но я полностью забыл, где и когда это могло быть.
— Нет ничего проще: я был в маске, а вы без нее.
— А! — сказал Поль Ришар, вздрогнув. — Это было в развалинах Абенсберга?
— Именно там, да, сударь, и какое-то мгновение вы думали, что будете скоро расстреляны.
— К несчастью, то, что было игрой по отношению ко мне, для вас сейчас реальность! — сказал лейтенант.
— Пусть так, но вы же не знали, что это была игра, и решительно шли до конца. Лейтенант Ришар, вы смелый человек; правы те, кто окрестил вас в тот вечер Ричардом Львиное Сердце.
Молодой человек побледнел.
— Вы знаете, почему я был там, сударь? — спросил он.
— Нет, лейтенант, но я знаю, что солдат — это раб присяги, как честный человек — раб своего слова… Ну что ж, все остальное не важно! Я узнал ваше лицо и сказал себе: «Все сильные сердца — братья, у тебя, Штапс, здесь есть брат, и ты можешь смело попросить, чтобы он оказал тебе последнюю услугу».
— И вы не ошиблись: все, что будет в человеческих возможностях сделать для вас в пределах моего долга, я сделаю.
— О, будьте спокойны, — ответил заключенный, — я у вас не попрошу ничего того, что могло бы вас скомпрометировать.
— Говорите, — сказал молодой человек.
— Я любил одну молодую девушку, — начал Штапс, если бы не произошли все эти события, она была бы моей женой; наши отцы — друзья; наша свадьба была отложена…
— Да, — сказал молодой офицер, — но именно тогда вы вступили в общество Тугендбунд; именно тогда вам выпал жребий убить императора и именно тогда все ваши любовные надежды были утрачены?
— Нет, сударь, — печально ответил Штапс.
— Продолжайте, — сказал офицер.
— Действительно, мои минуты сочтены… Будьте спокойны, я не заставлю себя ждать.
Лейтенант наклонил голову в знак согласия.
— Вы знаете, — продолжал Штапс, — что при мне нашли женский портрет?
— Да, сударь.
— Я попросил, чтобы мне оставили этот портрет до момента моей смерти.
— И ваша просьба была удовлетворена без колебаний.
— Так вот, сударь, когда я умру, этот портрет будет у моего сердца.
И узник прижал руку к груди.
— Вы желаете быть похороненным вместе с портретом?
— Нет, я желаю, чтобы после моей смерти какой-либо друг взял его и передал его раньше или позже моей невесте и рассказал ей о том, как я умер, а особенно о том, что, умирая, я думал о ней.
— Она живет в Баварии?
— Нет, сударь, в результате ужасной катастрофы ее отец и она покинули Баварию и уехали жить в Вольфах, маленький городок в герцогстве Баден; именно там вы ее и найдете.
— Хорошо, перед смертью вы мне отдадите портрет.
— Я сказал вам, что хочу умереть, прижимая его к сердцу: вы его возьмете с моего трупа, после моей смерти.
— Имя девушки?
— Оно написано на обратной стороне портрета.
— Это все, сударь?