— Итак, ты идешь с твоим другом, дитя мое? — спросил полковой врач у Мариетты.
— О господин доктор, — отозвалась девушка, упав на колени перед стариком, — сначала позвольте поблагодарить вас.
— Ты что, сошла с ума? — возразил доктор, пытаясь поднять ее с колен.
Но Мариетта, схватив его руки и не вставая с колен, сказала:
— Нет, сударь, нет, я не встану, пока не скажу вам вот что: я надеюсь, что вы, сударь, будете вознаграждены щедрее, чем если бы вы вылечили сына короля! Ведь сам Господь берет на себя труд оплатить долги бедных людей, а Господь богат на милосердие и благодать! Боже мой! Боже мой! — воскликнула она с энтузиазмом, так взволновавшим старика, что слезы выступили у него на глазах. — Боже мой, неужели ты не благословишь нашего спасителя, как благословляем его мы?!
— Да, дитя мое, — сказал полковой врач, — да, Господь тебя услышит, а вернее говоря, Господь тебя услышал, ведь я уже вознагражден больше, чем того заслужил. Обними же меня, моя девочка, и иди к твоему другу.
Притянув к себе Мариетту, он по-отечески поцеловал ее в лоб, а девушка, вся в слезах, прижала его к своему сердцу; затем, догоняя Консьянса, она воскликнула:
— О Боже мой, кто же может сказать, что люди не добры?!
На следующий день в семь утра прелестная маленькая коляска с запряженной в нее серой в яблоках лошадью стояла в ожидании у дверей дома, куда Мариетта вошла с такой тревогой.
Невысокий крестьянин держал коня за вожжи.
Первым из дома вышел Батист с кнутом в руке, тщательно заплетая его веревочный хвостик.
Затем выбежал Бернар, резвясь и прыгая; после каждого прыжка он оборачивался, чтобы посмотреть на тех, кто шел за ним.
А за ним шли доктор, Мариетта и Консьянс все еще со своим зеленым козырьком, но лицо его было уже спокойным, безмятежным, улыбчивым.
Это лицо отражало душу юноши, теперь полную надежды.
Он опирался на руку Мариетты, а руку старика прижимал к груди.
Дойдя до подножки коляски, юноша на мгновение поколебался, а затем раскрыл руки для объятия.
— Доктор, мой добрый доктор, — сказал он, — я очень хотел бы обнять вас!..
Доктора не надо было упрашивать, и несколько секунд руки юноши крепко сжимали его.
Затем старик мягко подтолкнул своего пациента:
— Идите, мой дорогой Консьянс, не забывайте, что вас ждет мать.
— Конечно, конечно, доктор, — согласился Консьянс, — вы правы. Батист, помогите мне сесть в коляску. Мариетта, поблагодари доктора еще раз, еще раз поцелуй его; скажи ему, что мы будем любить его всегда.
— Да, всю жизнь, всю жизнь, всю жизнь, и Бог тому свидетель!
— Вперед, мадемуазель, в коляску; вас ждут как никого другого!
Мариетта вскочила на подножку и через несколько мгновений уже устроилась на сиденье рядом со своим другом Консьянсом.
— А теперь скажите, — обратился к юноше Батист, — какой дорогой поедем?
— Самой короткой, — ответил тот.
— В таком случае мы проедем мимо Флёри, слева оставим Виллер-Котре, позади — Сен-Реми, пересечем Ле-Шатеньер и с правой стороны выедем на большую дорогу к Арамону. Вы согласны, молодой человек?
— Да, это сократит нам путь почти на одно льё.
— Ну что же, вперед, Маренго! — крикнул Батист, хлестнув кнутом серую в яблоках лошадь, и та побежала крупной рысью вслед на Бернаром, словно указывавшим ей дорогу.
— До свидания, доктор! — одновременно воскликнули Мариетта и Консьянс.
— Счастливого пути, дети мои, — отвечал им доктор.
И коляска, окутанная клубами пыли, выехала за опушку леса.
Спустя час с четвертью она остановилась между двумя хижинами, на пороге которых стояли удивленные и не осмеливающиеся поверить в это неожиданное возвращение: с одной стороны г-жа Мари, маленький Пьер и Катрин, а с другой — Мадлен, поддерживающая папашу Каде, который уже начинал понемногу вставать.
А радостному лаю Бернара вторили своими криками и мычанием Пьерро, Тардиф и черная корова, которые, хотя и были заперты в своих стойлах, никак не могли остаться безучастными к столь великому событию.
Напрасно даже пытаться описать впечатление, произведенное на обитателей обеих хижин возвращением Консьянса и Мариетты.
Вместо того чтобы оплакать одного ребенка, матери уже оплакивали и сына и дочь. Со времени отъезда Мариетты они не получали о девушке никаких вестей, и, хотя не прошло еще и шести дней, ее отсутствие для них тянулось как шесть веков.
Хижины стояли на своих местах, но были подобны безжизненным телам, от которых давно отлетели их живые души.
Теперь к хижинам возвращались их души: телам предстояло вскоре наполниться жизнью.
Объятия и поцелуи обрушились прежде всего на Консьянса, ведь он отсутствовал действительно долго: его не было дома полгода.
Затем — на Мариетту, оказавшуюся воплощением преданности.
Затем, наконец, на Бернара.
Мариетта стала творцом новой одиссеи. Она поведала о недавних событиях подобно Франческе да Римини, в то время как Паоло — Консьянс слушал ее, склонив голову на плечо своей матери.
Немало вздохов и слез прерывали этот простой рассказ; прозвучало немало благословений милосердным людям, которых по воле Всевышнего встретили два паломника на своем пути.
По букету золотых и серебряных цветов из церкви Богоматери Льесской повесили на стене каждой из хижин на самом видном от очага месте.
Затем, часа в два пополудни, после того как серый в яблоках конь познакомился с Пьерро и Тардифом, вволю наелся из их ясель и хорошо отдохнул на их подстилке, после того как его хозяину Батисту оказали всевозможные почести обитатели обеих хижин, серого в яблоках коня вывели во двор и запрягли в коляску. Батист, обцелованный, обласканный, обсыпанный тысячью благословений, которые следовало передать старому доктору, вышел из хижины слева, сел в коляску, простился в последний раз с теми, кого он вчера осчастливил, и, справедливости ради, следует отметить, нахлестывал коня уже не так рьяно, как накануне, через два часа выехал на дорогу в Лонпон, оставив позади деревню, где он, его коляска и конь произвели на жителей весьма сильное впечатление.
Поспешим добавить, что одной из тех, для кого оно оказалось наиболее ярким, была Катрин. Случай привел ее к г-же Мари в самый момент прибытия Консьянса и Мариетты; она еще не получала никаких вестей от Бастьена и так и не знача, жив он или мертв. Бедная девушка любила гусара всем сердцем, и ее наполнила огромная радость, когда она услышала из уст Мариетты подробности, не оставлявшие никаких сомнений, что Бастьен жив, правда Бастьен слегка изувечен, но он по-прежнему весельчак и добрый малый.