Book.

«Франкенштейн! — вновь прокричал Вик. — Фран…» А потом Вик остался без головы. Голова Вика уже летела через тоннель, чтобы стукнуться о дальнюю стену, издав глухой чавкающий звук. Желтые водянистые глаза монстра остановились на нем, Генри, и он замер. Потерял контроль над мочевым пузырем и почувствовал, как теплый поток стекает по ногам.

Тварь шагнула к нему, и Рыгало… Рыгало…

— Послушай, я знаю, что убежал, — признался Генри. — Не следовало мне этого делать, но… но…

Рыгало только смотрел на него.

— Я заблудился, — прошептал Генри, как бы объясняя старине Рыгало, что ему тоже досталось. Прозвучало не очень, с тем же успехом он мог сказать: «Да, я знаю, что тебя убили, Рыгало, но и я занозил палец». Но как же все было ужасно… действительно ужасно. Он долгие часы бродил по миру вонючей темноты, пока наконец, он это помнил, не стал кричать. В какой-то момент он упал в колодец — и падал долго, успев подумать: «Как хорошо, сейчас я умру, и меня здесь больше не будет» — и оказался в быстром потоке воды. Он предположил, что находится под Каналом. Потом его вынесло в меркнущий солнечный свет, он доплыл до берега и выбрался из Кендускига менее чем в пятидесяти ярдах от того места, где двадцатью шестью годами позже утонет Адриан Меллон. Поскользнулся, упал, ударился головой, потерял сознание. Пришел в себя уже в темноте. Каким-то образом нашел дорогу до Шоссе 2, откуда его подвезли домой. Там Генри уже ждали копы.

Но это было тогда, и с тех пор утекло много воды. Рыгало закрыл его собой, и монстр Франкенштейна содрал с его черепа левую половину лица — это все, что успел увидеть Генри, прежде чем дал деру. Но теперь Рыгало вернулся и на что-то указывал.

Генри увидел, что они остановились перед «Дерри таун-хаусом», и внезапно все понял. «Таун-хаус» — единственный отель, оставшийся в Дерри с той поры. В 1958 году приезжие могли остановиться также в «Восточной звезде» в конце Биржевой улицы или в «Приюте странника» на Торо-стрит. Но оба эти отеля исчезли, когда Дерри начал активно застраиваться (Генри все это знал, не зря же в «Джунипер-Хилл» он ежедневно читал «Дерри ньюс»). Остался только «Таун-хаус» да несколько паршивеньких маленьких мотелей у автострады.

«Их всех я найду здесь, — подумал Генри. — В одном месте. Всех, кто остался. Спящими в своих кроватях, с образами круглых леденцов — или, возможно, канализационных тоннелей, — пляшущими в голове. И я до них доберусь. Прикончу одного за другим».

Он вновь достал бутылку «Тексас драйвер», глотнул. Почувствовал свежую кровь, вытекшую на колени, и сиденье под ним стало липким, но спиртное поднимало настроение, со спиртным все это уже и не имело значения. Он предпочел бы хороший бурбон, но полагал, что «Драйвер» лучше, чем ничего.

— Слушай, — сказал он Рыгало, — мне жаль, что я убежал. Не знаю, почему убежал. Пожалуйста… не сердись.

Рыгало заговорил в первый и единственный раз, но не своим голосом. Из гниющего рта Рыгало раздался низкий и властный голос, ужасающий голос. При первых же звуках Генри испуганно заверещал. Это был голос с луны, голос клоуна, голос, который он слышал во снах о дренажных коллекторах и канализационных тоннелях, где бежала и бежала вода.

— Заткнись и разберись с ними, — приказал голос.

— Конечно! — взвизгнул Генри. — Конечно, без вопросов, я и сам хочу, никаких проблем…

Он вернул бутылку в бардачок. Горлышко звякнуло, как зубы. А потом он увидел лист бумаги там, где лежала бутылка. Достал, развернул, оставляя на углах кровяные следы. Поверху тянулся логотип, ярко-алыми буквами.

Ниже большими буквами напечатали:

Номера их комнат. Это хорошо. Сэкономит время.

— Спасибо, Ры…

Но Рыгало ушел. Водительское кресло пустовало. На нем лежала только бейсболка «Нью-йоркских янки» с плесенью на козырьке. И какая-то слизь осталась на круглой головке ручки переключения скоростей.

Генри уставился на пустое водительское кресло, удары сердца болью отдавались в горле… а в следующее мгновение ему показалось, что он уловил какое-то движение на заднем сиденье. Он торопливо вылез из автомобиля, открыв дверцу и в спешке чуть не вывалившись на мостовую. Направляясь к парадной двери отеля, по широкой дуге обошел «Плимут-Фьюри», двигатель которого по-прежнему работал на холостых оборотах, напоминая приглушенные разрывы круглых рассыпных фейерверков (фейерверки такого типа запретили в штате Мэн в 1962 году).

Шел Генри с трудом; каждый шаг раздирал живот. Но он поднялся на тротуар и постоял там, глядя на восьмиэтажный кирпичный отель. Вместе с библиотекой, кинотеатром «Аладдин» и семинарией отель относился к считанным зданиям, которые Генри помнил с тех давних дней. Он видел, что на верхних этажах окна почти все темные, а два фонаря матового стекла по сторонам парадной двери мягко светились в ночи, окруженные туманным ореолом.

С трудом переставляя ноги, Генри двинулся к фонарям, прошел между ними, плечом толкнул дверь.

Вестибюль окутывала ночная тишина. На полу лежал выцветший турецкий ковер. Потолок представлял собой огромный витраж, выполненный из прямоугольных панелей, на которых изображались сцены из лесорубского прошлого Дерри. Везде стояли мягкие диваны и вольтеровские кресла, в огромном камине, в котором ничего не горело, на металлической подставке для дров лежал березовый ствол, настоящее дерево — не газовая горелка. Камин в вестибюле отеля «Таун-хаус» не был декоративным атрибутом интерьера. В нескольких низких кадках зеленели растения. Двустворчатая стеклянная дверь вела в бар и ресторан, в такой поздний час уже закрытые. Из какой-то комнатушки доносились тихие звуки работающего телевизора.

Генри пересек вестибюль. Кровь перепачкала его джинсы и рубашку. Кровь въелась в кожу рук. Кровь, как боевая краска, исполосовала его щеки и лоб. Глаза вылезали из орбит. Любой, кто увидел бы его в вестибюле отеля, бросился бы бежать, крича от ужаса. Но никто ему не встретился.

Двери кабины лифта разошлись, едва Генри нажал на кнопку вызова. Он посмотрел на бумажку в руке, потом на кнопки с цифрами. После короткого размышления нажал на «6», и двери кабины сомкнулись. Под гудение электромотора кабина поползла вверх.

«Начну сверху и буду спускаться вниз».

Генри привалился к дальней стенке кабины, полуприкрыв глаза. Гудение лифта успокаивало. Как и гудение насосов дренажной системы. Тот день: воспоминания о нем продолжали возвращаться к Генри. До чего же все выглядело предопределенным, словно все они просто играли роли. Вик и старина Рыгало… они казались, ну… что ли, загипнотизированными. Он помнил…

Кабина остановилась, тряхнув его и вызвав приступ боли в животе. Двери разошлись. Генри вышел в пустынный коридор (снова растения, уже в подвесных горшках, растения-пауки, он не хотел касаться ни одного из них, этих сочащихся влагой зеленых ползучих растений, слишком уж они напоминали тех тварей, которые свешивались вниз там, в темноте). Он сверился с бумажкой. Каспбрэк в номере 609. Генри тащился по коридору, одной рукой опираясь о стену, оставляя на обоях кровавые следы (но он отходил от стены, когда приближался к одному из этих висячих растений-пауков; не хотел иметь с ними никаких дел). Дыхание сухими хрипами вырывалось из горла.