– Барт, давай не будем ссориться.
– Ладно, – согласился он.
Она принялась вертеть в руках стакан для воды, он теребил салфетку.
– Ну? – сказала она наконец.
– Что ну?
– Ты ведь, наверное, не просто так мне позвонил? Вот, мы встретились, ты подогрел себя виски, так давай, выкладывай, что ты хотел мне сказать.
– Твоя простуда совсем прошла, – сказал он не к месту, продолжая теребить салфетку. Он не мог сказать ей о том, что вертелось у него в голове: о том, как она изменилась, о том, какой неожиданно утонченной и опасной предстала она перед ним, словно забежавшая в ресторан шикарная секретарша, которая съедает свой ленч на час позже и согласится на исходящее от мужчины предложение выпить, только если на нем четырехсотдолларовый костюм. А уж цену костюма она мгновенно определит, едва лишь взглянув на покрой.
– Что мы будем делать, Барт?
– Я схожу к психиатру, если ты настаиваешь, – сказал он, понижая голос.
– Когда?
– Скоро.
– Если захочешь, ты мог бы пойти на прием даже сегодня, ты еще успеешь.
– Я не знаю ни одного психиатра.
– Есть же справочники.
– Не лучший способ найти человека, которому доверяешь свои мозги.
– Ты сердишься на меня?
– Видишь ли, я не работаю. А платить пятьдесят долларов в час за врача – не слишком ли это много для безработного парня?
– А про меня ты забыл? – резко спросила она. – Как ты думаешь, на что я живу? На деньги своих родителей. А они, между прочим, давно на пенсии, да будет тебе известно.
– Мне прекрасно известно, что у твоего папаши достаточно акций «СОИ» и «Бичкрафта», чтобы вы втроем без забот могли встретить третье тысячелетие.
– Барт, все это не так. – Голос ее звучал удивленно и обиженно.
– Как же, не так! Не надо мне вешать лапшу на уши! Кто прошлой зимой ездил на Ямайку, а? А в позапрошлом году они были на Майами, а еще за год до этого – на Гонолулу и, подумать только, в Фонтенбло! И не говори мне, пожалуйста, что на все это хватит пенсии отставного инженера. Так что не надо мне рассказывать про своих бедненьких родителей, Мэри!
– Прекрати, Барт, прошу тебя.
– Я уж не говорю о кадиллаке «Гран де Билль» и микроавтобусе «Бонневилль». Неплохо, совсем неплохо. Скажи мне, на чем именно они ездят в службу социального обеспечения за талонами на бесплатные обеды?
– Прекрати! – зашипела она на него, и губы ее слегка оттянулись назад, обнажив белые, ровные зубки, а пальцы вцепились в край стола.
– Извини, – пробормотал он.
– Ленч несут.
После того как официант поставил перед ними блюда с эндибургерами и жареной французской картошкой и маленькие тарелочки с горошком и зеленым луком и бесшумно удалился, в накаленной атмосфере их общения повеяло некоторой прохладой. Некоторое время они ели, не разговаривая друг с другом, в основном сосредоточившись на том, чтобы не вымазать подбородок и не капнуть соус на колени. Интересно, – подумал он, – сколько же семей эндибургер спас от развода? Благодаря всего лишь одному провиденциальному качеству: когда ешь его, приходится заткнуться.
Она положила на тарелку недоеденный эндибургер, вытерла рот салфеткой и сказала:
– Они остались такими же вкусными, как и раньше. Скажи мне, Барт, у тебя есть какие-нибудь разумные мысли по поводу того, что нам делать?
– Разумеется, есть, – уязвленно сказал он. Правда, он не знал, в чем они заключаются. Вот если бы он принял еще один двойной, то, может быть, мыслей бы и прибавилось.
– Ты хочешь развестись?
– Нет, – ответил он. Ну вот, появляются первые позитивные соображения.
– Ты хочешь, чтобы я вернулась?
– А ты сама хочешь?
– Я не знаю, – сказала она. – Видишь ли, Барт, я должна сказать тебе одну вещь. Впервые за двадцать лет своей жизни меня охватило беспокойство за себя. Мне стало за себя страшно. – Она взяла с тарелки эндибургер и начала было подносить его ко рту, но на полдороге остановилась. – А ты знаешь, что я чуть не отказала тебе? Тебе это хоть раз приходило в голову?
Похоже, появившееся у него на лице выражение удивления удовлетворило ее.
– Не думаю, не думаю. Для этого у тебя недостаточно проницательности. Разумеется, я была беременна, и поэтому хотела выйти за тебя замуж. Но что-то во мне противилось этому. Что-то нашептывало мне, что это будет самая большая ошибка в моей жизни. Так я и жарилась на медленном огне в течение трех дней. Каждый раз, когда я просыпалась, меня рвало, и я ненавидела тебя за это. Самые разные мысли лезли мне в голову. Сбежать. Сделать аборт. Родить ребенка и отказаться от него. Родить ребенка и самой его вырастить. Но, в конце концов, я решила поступить благоразумно. Благоразумно. – Она рассмеялась. – И потеряла ребенка.
– Да, потеряла, – пробормотал он, надеясь, что разговор свернет на другую тему. Уж слишком гнусные ощущения он испытывал – словно случайно на улице наступил на чью-то блевотину.
– Но я была счастлива с тобой, Барт.
– Вот как? – спросил он машинально. Он ощутил в себе желание убраться отсюда как можно скорее. Этот разговор не приносил никакой пользы. Ему, по крайней мере.
– Да. Но с женщиной в браке происходит что-то такое, что с мужчиной не случается. Помнишь то время, когда ты был ребенком? Ты ведь никогда не беспокоился о своих родителях. Ты просто знал, что они всегда окажутся рядом, и они действительно были рядом. А вместе с ними и еда, и тепло, и одежда.
– Да, наверное.
– И вот я забеременела, по глупости. И на три дня передо мной открылся дивный новый мир. – Она подалась вперед, взгляд ее был нервным и возбужденным, и он осознал с растущим удивлением, что весь этот монолог был для нее важным, что для нее это не просто болтовня с ее бездетными подругами, или обсуждение вопроса о том, какую пару слаксов ей лучше купить в Бенбери, или догадки по поводу того, с кем именно из знаменитостей Мерв Гриффин будет болтать в половину пятого. Это было для нее важно. Так неужели же она прошла через двадцать лет семейной жизни с таким скудным багажом? Подумать только, одна важная мысль, всего одна! Господи, за двадцать-то лет! Он неожиданно почувствовал боль в животе. Воспоминание о том, как она подбирала бутылку у обочины и победно размахивала ей над головой, нравилось ему куда больше.
– Я считала себя независимой личностью, – продолжала она. – Независимой личностью, которая ни в чем не должна никому давать отчет и никому не должна подчиняться. И чтобы вокруг меня не было никого, кто пытался бы меня изменить, потому что я-то знала, что меня можно изменить. Я была слишком податливой – это всегда было моей главной слабостью. Но у меня не было ни одного человека, на которого я могла бы опереться, когда я была больна, испугана или сломлена. И вот я решила поступить благоразумно. Как поступили в свое время моя мать и мать моей матери. Как поступали мои подруги. Я уже устала быть невестой на выданье и заманивать женихов. И вот я сказала да, что ты, собственно говоря, и ожидал, и все пошло своим чередом. Беспокоиться было не о чем, и когда сначала у меня родился мертвый ребенок, а потом умер Чарли, то рядом со мной оставался ты. А ты всегда ко мне очень хорошо относился. Я прекрасно понимаю это и очень это ценю. Но я жила в клетке, в закрытой на замок душной клетке. Я разучилась думать. Я думала, что я думаю, но это было неправдой. А теперь мне больно думать. Очень больно. – Она устремила на него исполненный негодования взгляд. С минуту они молчали, и негодование в ее глазах погасло. – Так что я прошу тебя, Барт, чтобы ты думал за меня. Что мы будем делать?