– Останься до конца месяца, – услышал он свой собственный голос.
– Что?
– Не трусь. Если ты уедешь сейчас, то всю жизнь будешь себя спрашивать, зачем ты вообще туда ездила.
– Ты в школе в футбол играл? Держу пари, что играл.
– Я даже плавать-то не умел.
– Стало быть, ты ни хрена не понимаешь?
– Я думаю о самоубийстве.
– Ты даже не… Что ты такое сказал?
– Я думаю о самоубийстве. – Голос его звучал ровно, спокойно. Ему уже не было никакого дела до того, что разговор этот междугородный и может прослушиваться. Хрен с ними, пусть слушают, кто бы они ни были – телефонная компания, Белый Дом, ЦРУ, ФБР… – Я пытался что-то изменить, но у меня ничего не получается. Наверное, это потому, что я уже немного для этого староват. Что-то произошло несколько лет назад, и я знал, что это ужасно, но я не знал, что это окажется таким ужасным для меня. Я думал: что случилось, то случилось, и рано или поздно я с этим справлюсь. Все внутри меня распадается. Мне это уже надоело.
– У тебя рак? – прошептала она.
– Наверное, ты права.
– Так иди к доктору, ложись в больницу…
– Это рак души…
– Ну, ты и загнул. По-моему, ты просто слишком сосредоточен на самом себе.
– Может быть и так, – сказал он. – В любом случае, это не имеет никакого значения. Так или иначе, костер уже сложен – осталось только поднести спичку. То, что должно случиться, обязательно произойдет, и от этого не уйти. Единственное, что меня беспокоит, это ощущение, которое появляется у меня время от времени: будто я – персонаж в книге какого-то второразрядного писателя, и он уже заранее решил, что должно случиться и почему. Так даже проще смотреть на вещи – не стоит возлагать ответственность на Бога. В конце концов, что Он для меня сделал? Нет, это все плохой писатель, это он виноват. Он написал в своей книжонке, что у моего сына была опухоль мозга, и мой сын умер. Это было в первой главе. А кончу я жизнь самоубийством или нет, это выяснится только перед самым эпилогом. Глупейшая история.
– Послушай, – сказала она обеспокоенно. – Если у вас в городе есть служба психологической помощи по телефону, то, может быть, тебе имеет смысл…
– Они ничем не могут мне помочь, – сказал он. – Впрочем, это все неважно. Я хочу помочь тебе. Ради Бога, оглянись хорошенько вокруг себя, прежде чем сбежать оттуда. Брось наркотики, ты сама говорила, что собираешься бросить. В следующий раз, когда ты оглянешься вокруг себя, тебе будет уже сорок, и выбор будет не особо богатым.
– Нет, здесь я не могу оставаться. Только не в этом городе.
– Все города будут для тебя одинаковыми, если ничего не изменится внутри тебя. Если ты чувствуешь себя дерьмом, то и все вокруг кажется тебе дерьмом. Уж я-то это знаю. Заголовки газет, даже объявления, которые я читаю по дороге, – все говорит мне: это верное решение, Джорджи, вынь штепсель из розетки, и все будет в порядке.
– Послушай…
– Нет, это ты послушай. И советую тебе быть повнимательнее. Стареть – это все равно что ехать на машине по снегу, который с каждой минутой становится все глубже и глубже. А когда ты погружаешься в него по колеса, то начинаешь просто буксовать на месте. Это и есть жизнь. И никакие снегоочистители не придут к тебе на помощь. И корабль никогда не приплывет за тобой. И спасательных шлюпок нет ни для кого. И ты никогда не выиграешь. Тебя не будет снимать оператор, и не найдется никого, кто следил бы за твоей борьбой. Это и есть жизнь. Только это. И больше ничего.
– Ты не знаешь, на что похоже это место! – закричала она в трубку.
– Нет, но зато я знаю, на что похоже это место.
– Не надо опекать меня. Ты за мою жизнь не отвечаешь.
– Я пошлю тебе пятьсот долларов – Оливии Бреннер, главпочтамт, до востребования, Лас-Вегас.
– Меня здесь уже не будет. Так что деньги вернутся к тебе назад.
– Не вернутся. Потому что я не укажу обратный адрес.
– Тогда проще тебе выбросить эти деньги прямо сейчас.
– Прими эти деньги и постарайся найти работу получше.
– Нет.
– Тогда подотри ими задницу, – отрезал он и повесил трубку. Руки его тряслись.
Через пять минут телефон снова зазвонил. В трубке раздался голос телефонистки:
– Готовы ли вы…
– Нет, – ответил он и повесил трубку. В тот день телефон звонил еще дважды, но ни в первый, ни во второй раз это была не Оливия.
***
Около двух часов дня Мэри позвонила ему из дома Боба и Джэнет Престон. Боб и Джэнет. Они всегда напоминали ему Барни и Уилму Флинтстоунов. Как он поживает? Хорошо. Ложь. Что он делает на Рождество? Пойдет в ресторан и съест рождественскую индейку. Ложь чистейшей воды. А как насчет того, чтобы присоединиться к ним? У Джэнет еще полно угощения, и она была бы очень ему благодарна, если бы он помог ей от него избавиться. Нет, в настоящий момент он не голоден. Правда.
Он уже успел прилично заложить за воротник и, поддавшись инерции разговора, пообещал ей, что пойдет на вечеринку Уолтера. Похоже, это ее обрадовало. Знает ли он, что Уолтер сказал приходить со своей бутылкой? А разве Уолтер Хэмнер поступал иначе хоть раз в жизни? – спросил он, и она рассмеялась. Они распрощались, и он снова уселся перед телевизором со стаканом в руке.
Телефон снова позвонил около половины восьмого, и к тому времени он уже был пьян в стельку.
– Аллоу?
– Доуз?
– Доз слушит, кто гаврит?
– Это Мальоре, Доуз. Сэл Мальоре.
Он моргнул и уставился в свой стакан. Потом он посмотрел на телевизор, по которому шел фильм под названием «Домой на каникулы». Это был фильм о семье, которая собралась под Рождество в доме старого умирающего патриарха, и кто-то убивал ее членов одного за другим. Очень рождественская история.
– Мистер Мальоре, – сказал он, стараясь произносить слова как можно отчетливее. – Желаю вам счастливого Рождества. Удачи в новом году.
– Ох, если бы ты только знал, как я боюсь семьдесят четвертого года, – скорбно произнес Мальоре. – В этом году нефтяные магнаты окончательно подомнут под себя страну. Вот увидишь, Доуз. А если ты мне не веришь, то посмотри на список моих продаж за декабрь. Я тут продал на днях «Шевроле Импала» – машина чистая, как платье школьницы, и знаешь, за сколько я ее отдал? За тысячу зеленых! Ты можешь в это поверить? За один год цены упали на сорок пять процентов. Но зато я могу продать сколько угодно «Вег» семьдесят первого года выпуска за пятнадцать, а то и за шестнадцать сотен. А что это за машины, я тебя спрашиваю?