Ринд еле заметно кивнул.
— Но это лишь видимость. Он очень предан своей стране; мало кто претерпел за нее столько мук и разочарований.
— Конечно.
— А в последние годы прибавились эти ужасные недомогания — ревматизм, боли в деснах, обмороки… Тихие шепоты из могилы. Из царства вечности.
Ринд, еще никогда не слышавший, чтобы о смерти говорили в подобных выражениях, неопределенно качнул головой.
— Все началось в тысяча восемьсот первом году, — продолжал Уильям-младший, — сразу же после ухода французов…
Собеседники неспешно шагали по фешенебельному району Мейфэр.
— Ему тогда исполнилось двадцать четыре — вполовину меньше, нежели мне сейчас. В то время путешествие в Египет сулило множество приключений. Воспрянувшие духом арабы и мамелюки свирепствовали, словно рои разъяренных шершней. Отправиться в такое пекло значило подвергнуть себя серьезной опасности. В сущности, совершить безумство. Думаю, отец говорил об этом.
Шотландец припомнил немало подобных случаев.
— Да, но ведь он находился там вместе с дивизией?
— Отнюдь. В этом-то все дело. Это была секретная миссия. Слухи о чертоге вечности, а главное — о любопытстве Бонапарта, уже ползли. Лорд Элджин, в ту пору посланник в Константинополе, решился выяснить истину. Поэтому сразу же после капитуляции французов мой отец — секретарь лорда Элджина — был послан в Египет, где первым делом завладел Розеттским камнем, после чего связался с человеком по имени Уильям Лик, армейским капитаном, который успел провести самую тщательную разведку в определенных частях страны. Вероятно, вы о нем уже слышали?
— Уильям Лик — друг вашего отца?
— Близкий знакомый. Вы уверены, что никто не упоминал при вас его имени? Быть может, сэр Гарднер?
— Нет, никогда.
— Знаете, этот человек живет неподалеку отсюда. С ним приятно общаться… большую часть времени. — Уильям-младший издал неопределенный звук. — Во всяком случае, его посылали в Египет с заданием докладывать о политических и военных беспорядках. Отец же должен был, я цитирую, «собирать любые данные об архитектурных свидетельствах власти древних монархов».
Пышность оборота позабавила Ринда.
— То есть найти чертог вечности?
— Ну да, только в приказе были использованы более цветистые выражения, — улыбнулся Уильям-младший. — Итак, отец и Лик отправились из Александрии, чтобы полностью повторить маршрут Денона вдоль по течению Нила — они делали остановки в тех же самых местах, осматривали все, что осматривал он, и даже беседовали с теми же самыми местными жителями.
— Без успеха, как я понимаю.
— На их долю выпали особенно суровые испытания. Вдвоем они путешествовали примерно полгода, занимаясь исследованиями, попутно отбиваясь от речных пиратов и враждебных племен. Но дело в том, что по возвращении в Лондон, когда настала пора сообща сопоставить карты и путевые заметки, Лик почему-то вдруг отказался сотрудничать, заявив, будто утратил все свои дневники и произведения на обратной дороге. При этом вид у него был подозрительно равнодушный и безмятежный.
Собеседники повернули на Болтон-роу.
— Позже, работая над собственной книгой — «Эгиптикой», как отец ее назвал в память об Иоанне Цеце, — он натолкнулся уже на явное сопротивление бывшего товарища. Тот не собирался ни в коей мере помогать при составлении карт и наотрез отказался делиться воспоминаниями. В то время отец не мог постигнуть причин подобного поведения. Потом, когда Лик завязал переписку с Виваном Деноном при посредничестве Института Франции, а еще позже — близкую дружбу с сэром Гарднером Уилкинсоном, отцом овладела естественная подозрительность.
Ринд и Уильям-младший остановились перед домом Гамильтона.
— Возможно ли, — вполголоса произнес Уильям-младший, — чтобы во время одиночных поисков Лик обнаружил чертог? Или повстречал кого-нибудь, кому бы это удалось? Но не имел намерения делиться своим открытием? Не обидно ли, что он обсуждал такие вопросы с людьми вроде сэра Гарднера, Денона и прочими, тогда как мой отец намеренно был исключен из круга посвященных? Настала пора очень странного молчания, которое длится и по сей день. После многих и многих лет…
С этими словами он тихо вздохнул и достал из кармана ключ от парадной двери.
— Представьте себе, как уязвило отца подобное отношение. Его, человека, который столь высоко ценит верность и благодарность, считая их свойствами благородных душ.
Собеседники вошли в переднюю огромного жилища. Геолог повесил цилиндр на крючок, прислушиваясь, есть ли дома кто-нибудь еще. Однако его приветствовали только две любопытные кошки.
— Это Сехмет [64] и Мафдет, [65] — с нежностью произнес Уильям-младший. — Отец назвал их в честь египетских богинь.
Ринд молча кивнул: он уже видел этих животных за утренним чаем.
— Они — настоящая гордость матери. Отец еле терпит кошек; по крайней мере в этом они с Бонапартом похожи.
Гость тут же вспомнил, как старик зашипел на любимиц жены, точно кобра.
— По словам отца, в кошках нет ни унции благодарности, ни тем более самоотречения. Так что сами понимаете, насколько противны ему подобные существа.
— Это уж точно.
На краткий миг Уильям-младший посмотрел на него отцовскими глазами, глазами гробовщика — вероятно, искал какой-то подвох.
— Ну да, естественно, — прибавил Ринд, почему-то нимало не удивившись.
Всего полчаса назад они покинули музейный полумрак и, вроде бы случайно, увлеклись разговором. Когда геолог исподволь принялся направлять собеседника в сторону Мейфэр, тот заподозрил некий умысел. И вот теперь, поднимаясь по устланной коврами лестнице в сопровождении одной из кошек, шотландец уже не сомневался: все было тщательно подстроено (без сомнения, с полного ведома У. Р. Гамильтона), чтобы дать ему представление о чем-то настолько болезненном и неприятном для старика, что тот не решился поговорить об этом лично.
— Пришли, — произнес Уильям-младший, остановившись у внушительной дубовой двери и доставая еще один серебряный ключ. — Здесь кабинет отца.
Кошка, которой не раз и не два попадало за любопытство, инстинктивно съежилась и бросилась наутек.
Кабинет У. Р. Гамильтона по крайней мере втрое превосходил размерами рабочую комнату сэра Гарднера. Потолок подпирали шкафы, набитые книгами и египетскими реликвиями; они, а также мрамор и красное дерево, в больших количествах присутствовавшие в отделке, придавали кабинету сходство с залом музея, разве что освещение здесь было куда ярче.