Было очевидно, что Зороастро упивается предвкушением.
— Никко, передай Тосканелли мои извинения.
— Он велел сказать тебе, что здесь тот, кто одалживал тебе книгу о тайнах цветка, — сообщил Никколо. — Тот, кого зовут Кукан в Венце.
— А, Куан Инь-ци, — сказал Леонардо. — Так он возвратился?
— Мы теряем время, — заметил Зороастро. — А опаздывать к доброму маэстро непочтительно.
— Зороастро, ты тоже приглашен на вечеринку к маэстро? — спросил Леонардо.
— Мы все приглашены, — запальчиво ответил Зороастро.
Леонардо хмыкнул.
— Так он не хочет принимать тебя без меня, так, что ли, Зороастро? Из доброго маэстро вышел бы отменный лавочник.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Никколо.
— Как положено лавочнику, он хорошо знает своих посетителей. Ему отлично известно, что наш друг и компаньон не успокоится, пока не проникнет в ближайшее окружение маэстро. И не даст покоя мне.
Зороастро двинулся к двери, источая ледяную ярость.
— Не будь так уверен, маэстро художник. — Его голос, упавший до шепота, дрожал. — Тебе не всегда будет так просто унижать меня — и находить кредиты для исследований, которые столько же мои, сколь твои.
Леонардо удивленно взглянул на Зороастро. Не может же он, в самом деле, настолько принимать себя всерьез?
— Добрый маэстро сказал еще, что один султан проехал полмира, чтобы повидаться с тобой, — некстати вставил Никколо.
— Он сказал это тебе? — вопросил Зороастро. — Ну, если маэстро Тосканелли избирает наперсником дитятю, то без моего общества он вполне сможет обойтись.
И он удалился, уязвленный до глубины души.
Леонардо взглянул на фигуру святого Иеронима, страдавшего во тьме на холсте, посмотрел так, словно давал понять, что и Никколо и Зороастро являются лишь временной помехой. Он улыбнулся картине, как будто только святой на ней мог понять его. Корни поведения Леонардо уходили в слоистые каменные стены грота за домом его матери в долине Бончио. На миг Леонардо даже почуял затхлый запах сырой земли и сладостный аромат снадобий из черники и шалфея, тимьяна и мяты. Ребенком в той прохладной и душистой пещере он был счастлив.
— Идем, Никколо, — сказал он наконец, выходя из задумчивости. — Думаю, Зороастро уже настрадался всласть.
— Добрый маэстро просил также, чтобы мы привели Тисту, — сказал Никколо.
Хотя Тиста формально был учеником Верроккьо, тот позволил ему уйти с Леонардо.
— Зачем бы это?
Никколо только пожал плечами.
— Ты никак не связан с этим?
— Нет, Леонардо. Даю слово.
Леонардо, Никколо, Тиста и Зороастро пришли к Тосканелли незадолго перед заходом солнца.
Было еще не темно, но колокола Великолепного уже звонили. Мечи не обнажались, не горели сигнальные огни, но Флоренция жила как в осаде.
Казалось, фортуна отвернулась от города удачи. Убежденный, что Лоренцо в союзе с Карло Фортебраччо — кондотьером, который напал на папские области в Перудже, — Папа Сикст IV теперь открыто интриговал против Флоренции. Ходили также слухи, что король Неаполя Ферранте благословил флорентийских изгнанников в Ферраре на убийство Лоренцо. Те же слухи приходили и из Милана — так, во всяком случае, сообщал доверенный советник Лоренцо Джованни Торнабуони. И теперь, когда Пацци объединились с Папой, до заговора было рукой подать.
— Входи, Леонардо, ты припозднился, — сказал Америго Веспуччи, настежь распахивая дверь мастерской Тосканелли.
В этот миг из-за угла вывернули трое Товарищей Ночи в черных рясах.
— Эй вы, там, стоять! — рявкнул один из вооруженных священников.
— Преподобные, — сказал Америго монахам-воинам, — эти люди здесь по приглашению самого маэстро Тосканелли.
Старший из солдат кивнул и убрал руку с эфеса меча. К этому времени и Леонардо, и его спутники были уже в доме, вернее, в его маленьком дворике; в сумеречном свете правильные ряды готических окон и тонкие колонны создавали иллюзию высоты постройки.
Леонардо обнял Америго.
— Почему нас ждал ты? — спросил он. — Это же дело слуги.
— Не тогда, когда гости приходят после колокола.
— Ну, с Товарищами Ночи мог бы поговорить и любой из нас, — заметил Леонардо, — хотя бы тот же Зороастро.
Как ни противился Леонардо покидать свою мастерскую, сейчас ему было уютно, даже легко. Что в мире имело значение? Быть может, этой ночью ему удастся напиться. Утром ему будет худо, и к работе он вернется лишь после полудня. Леонардо засмеялся над собой, и Никколо тревожно нахмурился.
— Пожалуй, я сыт по горло Леонардовыми шуточками, — сказал между тем Зороастро и повернулся, в одиночку направляясь к выходу.
Леонардо схватил его за руку и оттащил с порога. Он понимал, что не должен бы высмеивать Зороастро перед Америго, на которого Зороастро всегда стремился произвести впечатление — без особого, впрочем, успеха.
— Прости, Зороастро, — сказал он, — я поступил дурно, прости. Это все из-за моего дурацкого настроения. Идем, поднимемся вместе.
И Леонардо кивком попросил Америго показывать дорогу.
— Прошлой ночью Товарищи Ночи арестовали и избили племянника Сигизмондо делла Стуффа, — сказал Америго, словно для того, чтобы отсрочить подъем. — Его нашли сегодня утром — бесчувственного. Кажется, сейчас на улицах небезопасно даже для тех, кому покровительствуют Медичи.
— Здесь мы в безопасности, — сказал Леонардо. — А теперь идем, Америго, и представь нас гостям доброго маэстро.
— Просто идите наверх, — сказал Америго. — Я буду через пару минут.
— Так ты все еще стесняешься, — сказал Леонардо. — Идем с нами, составишь нам компанию. Ты всегда был самым блестящим из учеников маэстро.
Америго кисло улыбнулся:
— Только я никак не свыкнусь со своими достоинствами.
Тем не менее он повел их наверх, и Леонардо позволил все еще дувшемуся Зороастро идти впереди.
Когда они вошли в зал на втором этаже, Тосканелли стоял перед собравшимися и держал речь. С верхней ступени лестницы Леонардо видна была его спина. Тосканелли излучал энергию, что было большой редкостью в его мастерской. Его слушатели, все внимание, сидели на стульях с мягкими подушками. Бенедетто Деи и Пико делла Мирандола улыбнулись Леонардо, Куан Инь-ци кивнул. Он был в пышных одеждах и цилиндрической, на китайский манер, шляпе. Бенедетто и Пико курили деревянные трубки длиной локтя по четыре, и их одеяния цветного шелка были подпоясаны витыми золотыми шнурами. Слуги в кафтанах и тюрбанах, стоя рядом с ними, набивали и раскуривали трубки.
На почетном месте восседал человек, которого когда-то Симонетта представила как посла святейшего султана Вавилонии, — Деватдар Сирийский. Подле него стояли вооруженные слуги и несколько женщин, светлокожих и смуглых, в розовых платьях, шелковых головных уборах и узорчатых вуалях, только подчеркивавших красоту их удлиненных глаз. Деватдар обратил на Леонардо пронзительный, словно оценивающий взгляд.