Наконец объявили, что всех водителей просят пройти на автомобильные палубы. По крайней мере, мучительное ожидание закончилось.
И вот, по прошествии двух часов с того момента, когда Анджела загрузилась на фургоне на паром, она уже съезжала с него по пандусу на французскую землю, присоединяясь к череде английских автомобилей, направлявшихся к автостраде. Вокруг не было никаких полицейских и таможенников. Да, собственно, как она почти сразу поняла, ею или кем бы то ни было еще, сошедшим или съехавшим с парома, здесь никто не интересовался. Большинство водителей направлялись к шоссе А26, что вело на Париж, но Бронсон просил Анджелу держаться подальше от оживленных трасс, поэтому она поехала по направлению к Булонь-сюр-Мер по D940. Необходимо было найти какую-нибудь уединенную стоянку, где она смогла бы освободить Криса из его розовой — их выбор ванны определялся размером, формой и ценой, а отнюдь не соображениями хорошего вкуса — акриловой тюрьмы.
Ближе к вечеру Анджела ехала по прибрежному шоссе мимо Сангата по направлению к Эскаль. Выехав за пределы поселка, она обнаружила пустынную стоянку с видом на море и на мыс Блан-Не. Анджела загнала фургон в самый дальний от въезда угол и, прежде чем открыть кузов и вытащить из него коробки, внимательно осмотрелась по сторонам. Бронсон со стоном и кряхтением вылез из-под ванны.
— Как ты? — спросила Анджела.
— Словно меня спустили с Ниагарского водопада в бочке, — ответил Крис, постанывая и потягиваясь. — Все суставы и мышцы болят, я даже повернуться толком не могу. У тебя хоть аспирин есть?
— Вот они, мужчины! — издевательским тоном произнесла Анджела. — Небольшое неудобство, и вы уже начинаете ныть. — Она открыла сумочку и вытащила пачку таблеток. — На твоем месте я бы выпила две. Поведешь машину?
Бронсон отрицательно мотнул головой.
— Ни в коем случае. Повезешь меня ты, а я буду отдыхать.
Через двадцать минут они мчались на юг по А16.
Анджела не теряла времени и пересказывала Крису все то, что ей удалось обнаружить до появления полицейского в интернет-кафе.
— У меня сложилось впечатление, что вторая надпись может быть связана с катарами, — заметила она.
— С катарами? Точно такое же предположение выдвинул и Джереми Голдмен, только я не думаю, что это нас куда-то приведет. Я, конечно, почти ничего о них не знаю, но уверен: они не имели никакого отношения к Римской империи первого столетия нашей эры. Они ведь появились примерно на тысячу лет позже.
— Верно, — согласилась Анджела, — и их родиной была Южная Франция, а вовсе не Италия. Но в стихах чувствуется отчетливое влияние катаров. Некоторые выражения, такие как «добро», «чистые духи», «слово станет совершенным», несомненно, взяты из лексикона катаров. «Совершенные», или «perfecti», — их священники — называли себя «добрыми мужами» и считали свою веру чистой. Одна из проблем, связанных с катарами, заключается в том, что практически всю информацию о них мы черпаем из сочинений их заклятых врагов — служителей католической церкви. А это примерно то же самое, что читать историю Второй мировой войны в интерпретации только какой-то одной из воюющих сторон, будь то американцы, русские или нацисты. О катарах ясно одно: корнями их учение уходит в секту богомилов, существовавшую в Восточной Европе. Богомилы — еще одна дуалистическая ересь, одна из нескольких, процветавших в десятом и одиннадцатом веках.
— Во что же они верили? За что католическая церковь их так ненавидела?
— Катары считали, что Бог, которого почитает католическая церковь, — узурпатор, божество, которое свергло с трона истинного Бога, другими словами, дьявол. С этой точки зрения католическая церковь превращалась в сатанинскую секту. Ее священники и епископы, по мнению катаров, находились на службе у Люцифера. В качестве одного из доказательств они приводили многочисленные примеры нравственного распада внутри церкви.
— Само собой, подобные заявления Рим в восторг привести не могли. С другой стороны, вряд ли катары обладали достаточной силой, чтобы иметь заметное влияние.
— Все зависит от того, что ты понимаешь под словами «достаточная сила». Их оплотом была Южная Франция, и существует масса свидетельств, что население упомянутого региона с радостью обращалось к катаризму как реальной альтернативе католической церкви, которая, по мнению большинства простых верующих, полностью разложилась. Разница между двумя религиозными объединениями была просто потрясающая. Высшее католическое духовенство жило в поистине королевской роскоши. А духовенство катаров вообще не имело никакого земного имущества за исключением черного облачения и длинной веревки, которую они использовали в качестве пояса, и существовало исключительно на подаяния. Принимая «consolamentum», обет, даваемый при вступлении в сан священнослужителя-«совершенного», они жертвовали все имущество общине. Кроме того, катары никогда не только не вкушали мясо, но даже любых других животных продуктов, таких как яйца или молоко, и свято хранили обет безбрачия.
— Как-то уж очень мрачновато звучит.
— Верно. Но такого строгого устава держались только «совершенные». Другие последователи катаризма — их называли «credentes», «верующие», — пользовались большей свободой. Большинство принимали обет, находясь на смертном одре, когда безбрачие не столь уж затруднительно. Мне кажется, катаризм стал так популярен в Южной Франции именно благодаря набожности и аскетической жизни «совершенных». Немаловажно и то, что ряды катаров пополнялись за счет представителей богатейших и наиболее влиятельных местных семейств. Как бы ни воспринимать катаров ныне, в те времена они представляли реальную угрозу для католической церкви.
— И что произошло потом?
— В конце двенадцатого столетия Папа Евгений Третий попытался использовать методы мирного убеждения еретиков. Он направил во Францию Бернарда Клервоского, кардинала Петра и Генриха Альбанского в попытке уменьшить влияние катаров, но не имел успеха. Решения, принимаемые на различных церковных соборах, также не имели реального результата, и когда на папский престол в тысяча сто девяносто восьмом году взошел Иннокентий Третий, он решил прибегнуть к значительно более жестким мерам. В январе тысяча двести восьмого года он послал к графу Раймонду Тулузскому, тогдашнему предводителю катаров, папского легата Пьера де Кастельно. Их встреча проходила в крайне враждебной обстановке, а на следующий день на Кастельно напали неизвестные и убили его. Благодаря этому Папа получил необходимый предлог и призвал к организации Крестового похода против еретиков. Крестовый поход против альбигойцев — катаров еще называли альбигойцами — длился сорок лет и стал одной из самых кровавых страниц в истории католической церкви.
— То, что ты рассказала, крайне интересно, — заметил Бронсон, — но я никак не могу взять в толк, какое отношение может иметь пара камней с надписями в стене старого дома в Италии к приведенным тобой историческим фактам.
— Да я и сама пока ничего не понимаю, — откликнулась Анджела. — В этом-то и вся проблема. Я просмотрю еще кое-какие книжки и, возможно, к завтрашнему утру получу ответы на наши вопросы.