— На каком основании?
— Ни на каком! На основании сфабрикованных обвинений. По мнению Сэнди, мои отношения с Джеймсом Корнуоллом были… неподобающими.
— То есть он опорочил и Корнуолла?
— Получается так. Очень многие знали, что Джеймс гей, но в действительности это никого не волновало. С другой стороны, наличие сексуальных отношений с директором рассматривалось как дело слишком щепетильное с точки зрения реноме музея.
— Так рассуждал Краули?
— С такими рассуждениями он выступил перед директорами.
— Он был прав?
— А это имеет значение?
— Для меня нет, но, как говорят юристы, это дает мотив.
— Кому?
— Тому, кто убил его. — Валентайн помолчал. — Насколько я понимаю, полиция рассматривала вас как подозреваемого?
— Разумеется.
Улыбнувшись, Ташен встал и подошел к находившемуся в дальнем конце комнаты маленькому, покрытому черным лаком бару в стиле ардеко.
— Принести вам чего-нибудь?
— Нет, спасибо, — ответил Валентайн.
Ташен смешал себе виски со льдом и вернулся к своему месту. Пил он медленно, маленькими глотками, устремив взгляд в большое окно, выходившее в парк. Слегка выдвинутая вперед челюсть выдавала его напряжение, так же как и морщинки вокруг глаз. Похоже, он с трудом сдерживал рвущийся наружу гнев.
— У меня есть алиби, — промолвил наконец Ташен и натянуто улыбнулся. — Я был в Праге, в закупочном вояже.
— В закупочном вояже?
— Я работаю частным консультантом для коллекционеров, корпораций, фондов и прочего в таком роде. Сейчас наблюдается большой интерес к восточноевропейскому авангарду периода между двумя войнами. Алоис Билек, Карел Тейге, работы Чапека, того человека, который придумал слово «робот», — людям все это нравится. Вещи пригодны для коллекционирования и в то же время не запредельно дороги.
— Далековато от Вёрн-Джонса и леди Шалот.
— Люди меняются. Меняются и вкусы.
— И обстоятельства.
— Питер Ньюмен сказал мне, кто вы, мистер Валентайн, или мне следует называть вас доктором? У вас, насколько я понимаю, имеется не просто степень доктора философии. Вы прекрасно понимаете, что картины на моих стенах, как и эта квартира, за пределами возможностей большинства людей. Я мог обойтись без этой работы в Паркер-Хейл, хотя не спорю, что хотел ее получить и заслуживал ее. Из того, что человек родился в состоятельной семье, еще не следует, будто он не способен к серьезной академической работе. — Ташен нахмурился. — Я не из тех богатых дилетантов, которых полно в правлениях трастовых фондов.
— Я не это имел в виду.
— Тогда к чему вы клоните?
— Ни к чему. Но мне бы хотелось узнать причину, по которой Краули питал к вам явную неприязнь.
— В этом не было ничего личного. Никакой причины ненавидеть именно меня у него не было. Просто Сэнди входил в «кружок». Джеймс Корнуолл знал это и ни за что на свете не предложил бы Сэнди должность директора.
— Но это все равно не объясняет, почему он так на вас обрушился.
— Сэнди делал деньги на списании конкретных работ из постоянных коллекций, на которые он наводил конкретных дилеров. Естественно, имея свой процент с каждой сделки. Вообще-то подобная практика в ходу у многих галерей, деньги-то всем нужны, но обычно они ведут себя осторожнее, не так бесцеремонно. У меня имелись доказательства его махинаций, однако Сэнди, дискредитировав меня, нанес упреждающий удар. После этого любое мое свидетельство против него выглядело бы заурядным сведением счетов.
— Насколько я представляю последовательность событий, Корнуолл назначил Краули, пока вы еще работали в галерее. Почему?
Ташен лишь пожал плечами:
— Потому что Сэнди шантажировал его.
— Это предположение или утверждение?
— Я в этом уверен. Джеймс сам мне все рассказал и показал письмо от Сэнди, в котором тот обрисовывал ситуацию. У него не оставалось выбора.
— И кто, по-вашему, убил Краули?
— Не имею ни малейшего представления. Он имел дело с сомнительными людьми, но больше мне ничего не известно.
— Можете назвать кого-то конкретно?
— Дейтер Трост из Галереи Хоффмана, например. Другой пример — Марк Таггарт из Фонда Грейнджа. Ну а Джорджа Гэтти вы сами упоминали. Между прочим, Краули его презирал.
— Почему?
— Точно не скажу, хотя полковник отличался особенной, одиозной безнравственностью. Но мне кажется, конкретная причина коренилась в чем-то связанном с той войной.
— Гэтти работал на Даллеса в Швейцарии. В разведке.
— Как и Джеймс Корнуолл. Не в Швейцарии, но он состоял в подразделении по розыску памятников, произведений искусства и архивов при Бюро стратегических служб.
— Да, тут все переплелось, — сказал Валентайн. — Но даже это не объясняет, почему Корнуолл назвал Краули в качестве своего преемника. Вы говорите, что видели письмо.
— Верно.
— О чем там говорилось?
— Говорилось о том, что Сэнди в курсе причастности Джеймса к какому-то тайному клубу и если Джейк не согласится на его назначение директором, Сэнди не останется ничего другого, кроме как обратиться к средствам массовой информации.
— И вы решили, что это имело отношение к сексуальной истории Корнуолла?
— Должно быть. А что еще?
— Корнуолл не сказал вам?
— Нет. Я и не спрашивал.
— А как назывался этот клуб?
— «Кардусс-клуб».
Валентайн нахмурился.
— По-латыни это чертополох.
— Я знаю, — сказал Ташен. — Странное название для гей-клуба. Скорее напоминает о какой-нибудь студенческой организации.
— Он рассказывал вам об этом клубе?
— Ни слова, — ответил Ташен, покачав головой. — Ни единого слова.
Где-то в глубине квартиры замурлыкал телефон. Ташен сделал последний глоток своего напитка, поставил стакан на кофейный столик, встал и без особой спешки покинул комнату. Звонки прекратились, и Валентайн уловил звучание приглушенного голоса консультанта.
Он встал и подошел к стене, чтобы рассмотреть шедевр Шнейбла. На нем смутно угадывалась фигура эфиопа на фоне горного пейзажа с черепом сбоку. Нижняя половина полотна представляла собой коллаж из битой фаянсовой посуды. Творчество Шнейбла никогда не восхищало Валентайна, и эта работа не особо изменила его мнение. Разбитые тарелки всегда напоминали ему про грека Зорбу. С другой стороны, известно, что этот художник сделал себе репутацию на идиотских черепках. Невнятность как художественный принцип.