Увы, я не ушел. И таким образом, продолжаю.
Констанция вышла из своего угла одетая в черную тунику, белая веревка трижды обернута вокруг талии. А вот туфельки были красными, и, когда она подошла ко мне, под черным колоколом одеяния ее ноги казались омытыми кровью. Она встала на цыпочки и накинула мой капюшон мне на голову, поцеловав в щеку и прошептав — совершенно не к месту, или так мне показалось тогда — что-то о сэре Уильяме, кажется хвалебное, после чего опустила мой капюшон и, надев собственный, вывела меня из Преддверия [120] и ввела в собственно храм.
В храме нас было двенадцать — десять адептов и два неофита (один из которых я), но я не сразу занялся подсчетом облаченных в ритуальные одежды членов ордена, поскольку все мое внимание занял сам храм.
Храм, или зал новообращенных, не поражал ни размерами, ни архитектурным великолепием. Впрочем, его архитектурный облик скрывало своеобразное убранство. Стены прятались за панелями из натянутого на деревянные рамы полотна, походившими на декорации «Лицеума». Таких панелей было семь — каждая высотой в 8 или 10, а шириной в 10 или 12 дюймов. Составленные впритык, они делали храм похожим на семиугольный шатер. От этих панелей к вершине стоявшего в центре в качестве опоры позолоченного шеста устремлялись пелены из белого шелка. Они тоже были разрисованы, хотя слово «разрисованы» не совсем точно описывает этот высокохудожественный декор, выдержанный в стиле догматов ордена.
Все было египетским. Пока я стоял, в изумлении уставившись на стены, на меня, в свою очередь, несомненно, были устремлены взгляды адептов. Осмелюсь заметить, что мой интерес к ордену Золотой зари возрос. Констанция действительно упоминала о Египте, чтобы завлечь меня в орден, но ничто из сказанного ею тогда не подготовило меня к тому, что я увидел сейчас. Зато часы, проведенные мной в библиотеке сэра Уильяма, не прошли даром, и я смог идентифицировать окружающую обстановку.
Семь шелковых пелен, которые поднимались от стен, образуя потолок, иллюстрировали Ам-Дуат, или «Книгу того, что есть в преисподней». А если точнее, на них были начертаны иероглифы и изображен посмертный путь фараона: его путешествие по царству мертвых с богом солнца Ра в ладье ночи — и его воскрешение или реинкарнация на рассвете следующего дня вместе с солнцем. Там, на носу ладьи ночи, стоял Сет, защитник мумии фараона, изображенный на потолке храма с его возносящейся душой (духом). [121]
Что касается самих стенных панелей, то они были густо изрисованы изображениями божеств. Среди них выделялся Гермес-Тот, греко-египетский бог мудрости и всякой умственной деятельности, которого особенно почитали основатели ордена Золотой зари. Именно по его имени их сообщество и тайное знание называлось «герметическим». Других богов я опознал легко: Анубиса с головой шакала, Бастет с кошачьей головой, Гора с головой сокола и Хатор в виде коровы. Конечно, были представлены Исида, Осирис и Сет. Две панели целиком были посвящены их истории, а поскольку многие ее события вскоре развернутся на этих страницах, позволю себе остановиться на ней более подробно. Правление Осириса и Исиды — брата и сестры, мужа и жены — считается великим, но коротким, ибо ему положил конец их ревнивый брат Сет. Приняв облик ящера, Сет, согласно легенде, скользнул в Нил и разорвал на куски своего купающегося брата Осириса. Однако Исида, обнаружив, что эти части тела не съедены лягушками и прочими тварями, сумела собрать их воедино и оживить Осириса, а затем и зачать от него.
Заподозрив, что Сет хочет убить и законного наследника Осириса, беременная Исида спряталась в дельте Нила. Там родился ее сын Гор. Как она и опасалась, Сет все же убил его. Исида с помощью магических ритуалов вернула жизнь и Гору тоже, благодаря чему возвысилась по статусу и стала равной великому богу Ра.
Гор отомстил за отца и за себя, восстав против узурпатора Сета. Совет богов принял решение в его пользу: Гор получил корону, Осирис был воскрешен, ибо при взвешивании его сердце оказалось легче пера Маат, и назван правителем царства мертвых и судьей усопших, а Сет был изгнан в пустыню, обреченный обратиться в духа зла, врага Египта.
На стенах храма был изображен Сет, превратившийся из защитника в проклятого и совершенно утративший человеческий облик — с рылом трубкозуба и ослиными ушами. Изображение было чрезвычайно отталкивающим и, как мне представляется, еще более пугающим в свете последующих событий.
Неизгладимое впечатление, произведенное на меня убранством храма, почему-то сопровождалось учащенным сердцебиением и обильной потливостью. Мысли мои путались. Был ли я искателем, как все остальные здесь, и если так, что же я, нет, мы искали среди тайн Древнего Египта? Обещания имеющей ясную цель жизни? Дорогу к ней? Или возможность запечатлеть в письме жизни имя Господа? Конечно, никаких ответов не последовало, но эти вопросы ушли куда-то в глубь подсознания из-за того, что я увидел потом.
Вот панель, изображавшая то самое взвешивание сердца умершего, в ходе которого оценивалось достоинство его жизни. А каково будет достоинство моей жизни? Какова будет ее значимость? И если я размышлял об этом 1-го, в пятницу, то сейчас это занимает меня еще больше.
Изображение соответствовало содержанию 125-й главы «Книги мертвых», где описаны весы Анубиса. На одну чашу клали сердце умершего, на другую — перо истины, принадлежащее Маат. Осирис стоит рядом, чтобы по результатам испытания отправить покойного либо в рай, либо в ад. В последнем случае никчемное сердце скармливалось изображенному под весами Пожирателю, похожему на бабуина. Этот ритуал, взвешивание сердца, был знаком мне по моим предыдущим занятиям, но как сильно поразил он мое воображение: тут и завет Уитмена, выплывший первым делом в моем сознании, и молчаливо толпящиеся вокруг меня божества, и не сводившие с меня глаз адепты. И я повернулся именно к ним, а не к Констанции, которую узнал только по красному цвету ее туфель. Кем были остальные, мне оставалось лишь догадываться.
На полу храма были изображены стороны света, и соответственно им я описываю местоположение адептов. На восточном помосте восседали трое мужчин, одним из них был Биллиам. Их выделяло не только местоположение, но и облачение: они не имели капюшонов, но зато поверх белых балахонов на них были наброшены цветные плащи или мантии. Головные уборы имели те же цвета и представляли собой складчатую ткань, которая откидывалась со лба через голову и ниспадала на плечи. [122] На груди у каждого из этих троих красовалась пластина с изображением божества, с которым они предположительно были связаны: слева направо я узнал Нефтис, Исиду и Тота. [123] Крайний слева держал красный меч, тот, что посередине, — голубой жезл, увенчанный мальтийским крестом. У Йейтса был желтый жезл с шестигранным наконечником, но, в отличие от прочих, он не держал его в руках, ибо, очевидно, его обязанностью было записывать все происходящее. [124] Двух других человек на помосте я не знал. Оба были старше меня на несколько лет, и оба носили бороды — длинные, окладистые, — при этом тот, который находился посередине, был совершенно лыс. Однако я так и не узнал, кто они, ибо после того дня Констанция дважды отказывалась принять меня на Тайт-стрит, а когда наконец я добрался до нее, она не призналась в том, что видела что-то… предосудительное, и, расплакавшись, отказалась назвать мне имена тех, на чьи свидетельства я мог бы опереться. Задавать же вопросы молодому Йейтсу было бесполезно, ибо Сперанца, которой мне еще предстояло во всем этом признаться, говорит, будто ее ирландский поэт живет среди демонов и божеств, находя их в повседневности. [125]